– Я не ищу утешения, а пытаюсь понять. Сибил Нортвуд плела свою интригу еще до Эвергарда, как и Айден Альмера – свою. И Ориджины предали раньше, чем пал Эвергард. И Виттор Шейланд на летнем балу мог бы заметить подмену – но не заметил… И я думаю: что же делаю неправильно? Что со мною не так, в чем изъян? Отчего люди предпочитают рискнуть головой, чем пойти за мною?
Менсон видел ответ на внутренней поверхности своих век. Видел крестьянина, что тащит тяжеленную телегу, впрягшись вместо лошаденки.
– Тяжесть!.. – проскрипел шут. – Очень тяжело…
– Ты прав, тяжело. Чем дальше – тем хуже. Мне все труднее верить, что я прав, а все ошибаются.
Менсон яростно помотал головой, зазвенели бубенцы. Злился на свой язык, что не в состоянии выдавить верные слова.
– Не трррудно, а тяжело!.. Вес. Масса. Гррруз. Инеррррция!
Адриан, кажется, не понял ответа. Сказал, выдыхая хлопья сажи:
– Галлард со мною ради власти, Фарвей – из страха, Лабелин и Литленд – из-за общих врагов, Шиммери – в стороне. Остальные – против меня. Есть ли кто-то, кто идет за мною по вере? Пытаюсь говорить с людьми, зову, убеждаю… А вижу волов: упираются, выставив рога, и не двинутся с места, пока не набросишь петлю на шею и не потянешь…
– Вот! – победно вскрикнул Менсон и подпрыгнул от радости. Нужное слово!.. – Сильнее тянешь – сильней упирается. Пррротиводействие.
– Я взял слишком быстро и круто? Нужно было плавно – ты об этом? Но тьма!.. Впереди всего полвека, даже меньше. Лет тридцать еще мне отпущено. Что я успею за тридцать лет, если стану медлить? Если буду двигаться со скоростью волов?! Мне нужны люди, Менсон, не волы! Ищу людей… С людьми можно говорить, спорить, их можно убедить. Но легче проложить тысячу миль рельсовой дороги, чем убедить одного-единственного лорда! Никаких слов, никаких аргументов, работают лишь страх и золото. Гнать кнутом, манить овсом – только так.
– Они… не виноваты… – проскрипел Менсон. – Разум… разум – он…
Долго искал эпитета, но так и не нашел. Взамен грохнул каблуком о паркетный пол. Разум неподатлив, как дерево, – это он пытался сказать. Мысль инертна, ходит привычным путем изо дня в день, и легче изменить русло реки, чем перенаправить течение мысли. Менсон прекрасно знал это на собственном опыте: сколько ни пытался он управлять своими мыслями, они все равно текли прежним путем. Порою хотелось разбить череп о стену, взять их в руки и силой повернуть.
– Разум не властен над собой, – понял Адриан. – В этом беда. И моя – тоже. Лорды страшатся прогресса… А я боюсь предательства. Не умею не бояться. «Лучше поверить врагу, чем обвинить друга» – так говорят мудрецы… К сожалению, не обо мне.
– Ворррон?.. – спросил Менсон и пару раз взмахнул руками.
– Марк проморгал мятеж Ориджинов. Да, его вина. Но остальное… Не верьте ее высочеству – в точку. Сибил плетет интригу – и это в точку. Фальшивая ленная грамота для провокации войны – и тут как в воду глядел. Литленды хотят броды через Холливел. Некто – возможно, Ориджин – подделывает грамоту, от моего имени дарует Литлендам броды. И они берут, не задумываясь, ибо очень хотят. Тогда западники кидаются в бой: Литленды посягнули на общие земли, а злодей-император их прикрывает… Все в точности, как он сказал. Вот только я не поверил.
– Марк жив, – сказал шут.
– Откуда знаешь?
Он понятия не имел, откуда, и вместо ответа трижды каркнул.
– А Минерва жива?
Этого Менсон не видел. Промолчал, закусив кончик бороды. Адриан тоже умолк. Опустился в кресло, потеребил Вечный Эфес, на палец выпустил из ножен, рассеянным движением вогнал обратно. Клинок издал сухой щелчок. Менсон догадывался, о чем молчит владыка: о смехе. И о сослагательном наклонении – что было бы, если… И об умных девицах. Сам же Менсон молчал об одиночестве. Никто не поймет друг друга лучше, чем два одиноких человека.
– Я пошлю людей в монастырь Ульяны, – сказал Адриан. – И ее там не будет, верно? Она в Первой Зиме или Уэймаре. Ориджин сделает ее знаменем мятежа: тиран должен отречься от власти в пользу невинной монашки-ульянинки… Думаешь, Менсон, я могу ей верить?
– Дррружны!.. – рявкнул Менсон.
– Вопреки опыту и здравому смыслу?..
– Умная девица. Все любят умных девиц!..
Дымный вихрь над головой императора как будто начал редеть. Адриан потянул цепочку на шее, вынул из-за пазухи медальон. Не глядя, потер в ладони, слабо усмехнулся.
Немногие – но Менсон в их числе – видели медальон владыки вблизи. Стеклянный стерженек со стальными колечками на обоих концах – будто крохотная прозрачная ось в ступицах. Изящное и простенькое украшение – не к лицу императору. Но поднеся ось к зрачкам, увидишь чудо. За стеклом появится фигурка женщины. Не плоская, как в обычных медальонах, а объемная, выпуклая, живая – будто не картинка, а настоящий, живой человек, видимый в подзорную трубу. Поворачивая стерженек, можно приблизить женщину или отдалить. Можно добиться того, что ее лицо увеличится и заполнит все поле зрения. Менсон не знал эту даму. То была не покойная владычица Ингрид, и не одна из сестер Адриана, погибших еще в раннем детстве, и не кто-то из придворных леди, что так старательно добивались роли фаворитки… Можно было счесть ее Праматерью – черты женщины были слишком совершенны для смертной. Вот только ни на кого из Праматерей она не походила.
Менсон никогда не спрашивал владыку о медальоне. Не от робости, но потому, что не находил достойного вопроса. Женщина давно мертва – это Менсон понимал и сам. А остальное было слишком мелко, чтобы спрашивать.
Адриан держал стерженек двумя руками, и нечто перетекало в его ладони. Нечто такое, от чего черный туман собирался каплями и падал на пол, а в воздухе все яснее пахло грозовой свежестью.
– Благодарю тебя, – сказал император. Не мертвой женщине – шуту.
И тут громыхнул стук в дверь. Адриан уронил медальон под рубаху, опоясался Эфесом.
– Войдите.
– Ваше величество, – сказал с порога лазурный воин, – генерал Алексис Смайл с женою просят аудиенции.
– Я приму их.
Серебряный Лис вошел, сверкая парадным мундиром и дорогим эфесом шпаги. Суровое лицо в окантовке седых бакенбард излучало благородство. Менсон отвернулся и сплюнул набок. Генерал – хороший вояка, но Менсон не любил его. Генерал слишком серьезен. Когда-то и Менсон был военачальником, командовал корпусом морской пехоты. Он мало что помнил о тех временах, но одно знал наверняка: он не стеснялся показывать улыбку. Что за жизнь без смеха, кому она нужна?.. Разучился улыбаться гораздо позже – когда стал шутом.
Вместе с Лисом вошла молодая маркиза Валери. Еще недавно она пела о своей любви к Адриану, на потеху всего двора. Адриан нарек невестой Минерву Стагфорт, а руки Валери попросил Серебряный Лис. Лучший полководец Короны, владетель стратегически важных островов… Грейсенды сочли его достойным утешительным призом и приняли контракт. А Валери, как подобает благонравной леди, сумела принять и полюбить. Рассмотрела в генерале достоинства, каких не находила в Адриане: Лис был влюблен в нее, а, кроме того, страшен и суров лицом, несчастен и нуждался в заботе. Валери рода Софьи Величавой… Янмэйцы рождены править, агатовцы – сражаться, дело жизни софиевцев – опекать.
