Он снова и снова вспоминал эту гадину, упивался мерзостью ее душонки, такой же гнилой, как лицо. Выплескивал на нее одну свою ненависть ко всем обидчикам: сквайрам, егерям, констеблям, судьям, солдатам, архиепископу… Горько сожалел о том, что в первую же ночь не сорвал с нее платок и не увидел подлинное лицо чудовища. О, тогда он не няньчился бы с нею! Она бы не посмела даже голоса поднять. Ходила бы на цыпочках, пылинки с него сдувала, лишь бы не бросил! Тупой Южный Путь?! Как только твой язык повернулся! Гнилая Альмера. Червивая Альмера! Как тебе такое? Вот уж правду говорят: лицо человека – отраженье души! Боги не зря заклеймили тебя: внешнее уродство теперь в полном согласии со внутренним. Никто больше не обманется в тебе, как я!..
Между делом, Джо подивился одной странности: будучи с нею, с аланис, он не трусил. И не колебался, и не подхватывался средь ночи от каждого шороха! Ни на миг не вздрогнул – ни в засаде, ни в замке Блэкмора, ни после, хотя положенье и тогда было отчаянным. Почему так? Что переменилось? Мелькнула мысль: не в том ли дело, что ее упрямства хватало на двоих? А теперь, оставшись один, он лишился… Очень не понравилось ему это объяснение, и Джо быстро нашел другое. Все дело – в ее обмане. Он был готов пожертвовать собой ради прекрасной леди из «Голоса», а уж умереть вместе с нею, и рука об руку взойти на Звезду – почел бы за счастье. Но умереть из-за… вот этого… существа? Из-за лютой мегеры, которая в грош его не ставит?! Нет, очень горько, до тьмы обидно было бы так умереть. Только не из-за нее! Боги не могут быть так жестоки!
Тогда он вспоминал Полли. Все чаще вспоминал, когда ночами, канавами, задворками, трущобами пробирался на восток, к родному Южному Пути. Вспоминал, и слезы накатывались на глаза. С нею ведь было то же самое – такая же чудовищная несправедливость: подонок Хармон остался жить, а, она, невинная, легла в могилу. Почему так выходит? Зачем боги мучают тех, кто ни в чем не виноват?! Отчего Хармон выбирается живым из гроба, аланис с полпути к Звезде приползает обратно на землю – будто без них здесь мало дряни! А Полли – здоровая, красивая, добрая, милая – за один миг… Эх!..
На краденом коне Джоакин объезжал Смолден, виденный весною, и уже не мог сдержаться – то и дело утирал глаза рукавом. Ведь хуже всего не то, что боги несправедливы, а то, что он сам, Джоакин, такой! Это же он бросил Полли. Еще прежде ее смерти охладел к ней, променял на… теперь и подумать горько, на кого. Прельстился лживым блеском, мишурой – дурачина из дураков! Вот если бы можно было вернуться назад, в месяц март, в те дни, когда он ехал этою же самой дорогой!.. Тогда совсем иначе все сделал бы. Крепко схватил бы милашку и любил всем сердцем, и никогда ни на шаг от себя не отпускал. Говорил бы ей каждый день: «Ты моя самая-пресамая леди! Я знаю совершенно точно: ты – лучше любой герцогини на свете!» Она бы, конечно, смеялась и не верила, а он бы говорил: «И пусть. Можешь не верить, но я все равно буду любить тебя. И знаешь, почему? Потому, что никто во всем мире не достоин любви больше, чем ты!» Слезы душили горло…
Он снова голодал и снова прятался от кого-то… Снова крал – теперь еду, а не деньги. В деньгах не было толку, ведь чтобы купить, нужно заехать в город. У какого-то путника отобрал плащ на меху, у другого – телогрейку. Ночи были холодны, едва ли не каждый день лили дожди…
Проезжал мимо замка сира Логана – того, о котором весною говорил Хармону: «Это не замок, а недоразуменье! Я себе намного лучше построю…» На дороге его встретили сыновья рыцаря и спросили, хмурясь в усы:
– Ходят слухи, по нашей округе шастает грабитель, путников стращает. Не видал ты его?
– Слыхом не слыхивал, – отрезал Джоакин, но что-то его выдало.
Спустя вдох он уже скакал в лес, а рыцарские сыновья дышали в затылок… Как он снова ушел? Посчастливилось, боги улыбнулись… А может, вся штука в отчаянии. Парням Логана было что терять: коней, здоровье… Ему – нечего. И он гнал жеребца сквозь чащу так, как ни один всадник не решился бы.
Когда увидел межевой столб, остановился, спешился, внимательно вчитался, чтобы не было ошибки. От данной межи начинается Южный Путь и кончается власть приарха.
Джоакин переступил на родную землю, прочистил глотку и смачно плюнул в сторону Альмеры.
* * *
– Так ты, значит, идешь из Альмеры? – спросил старший из трех копейщиков в таверне города Пикси.
– Из нее, – кивнул путник.
– И как оно там?
– Дрянь.
– Не очень-то ты многословен, брат.
Путник окрысился:
– А ты бы пел соловьем, когда б на твоих глазах людей сжигали заживо?
Копейщики присвистнули.
– Что, правда сжигают? Слухи-то ходили, но не верилось…
– Правда. Прямо среди города, на площади.
– За что?
– За ересь.
– В Праматерей не верят?
– В приарха.
– То есть как?
– А вот так. Приарх взял власть, а его не все любят. Но кто скажет слово против – того на костер.
Старший солдат почесал бороду.
– Жестковато… Ладно бы кнутов или в темницу, но на костер!..
– Он трусит, – процедил путник, – потому зверствует. Боится, что вассалы восстанут.
– А чего же им восставать, коли власть приарха законная?
– Законная власть принадлежит Аланис Альмера! – вырвалось у бродяги.
– Вот те на! Она же померла вроде!..
Бродяга смешался, умолк. Ткнулся носом в кружку эля и долго не выныривал. Солдат потормошил его за плечо:
– Так что же, померла Аланис или нет? Ты прямо скажи! У нас говорят: убили ее. Неужто врут?
– Не врут, – кивнул, наконец, бродяга. – Нету Аланис.
– Ну вооот, – удовлетворенно потер брюхо вояка. – Ты нас не запутаешь, мы тут, брат, держимся в русле новостей. Лучше скажи: звать тебя как?
Путник снова замешкался, отчего-то поглядел по сторонам. Улыбнулся этак мягко, устало – вроде как человек, который лег отдохнуть после долгого труда.
– Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.
– Что ж, приятно познакомиться, Джоакин Ив. А мы, значит, называемся…
Копейщики сообщили имена, и старший спросил:
– А Печальный Холм – это, брат, где? В какой части Альмеры?
– Не в Альмере. Здесь, в Пути. Знаете Холмогорское епископство?..
– Хо! Знаем, чего не знать! Стало быть, ты нам земляк?
– Вроде того.
– Потому и спрашивал, не тронули ли северяне Холмогорье?
– Потому.
Солдаты переглянулись меж собою. Старший снова спросил:
– А вот Ив Ханна – это тебя по матери и по бабке?
– Так и есть.
– Ты лорденыш?
