Савелов снова, до рези в глазах, всмотрелся в лицо человека на фотографии.
– Лапша на уши! – наконец разочарованно выдохнул он. – Во-первых, этот человек – не Сарматов. Во-вторых, в ЦРУ не идиоты – вербовать человека с такой вот… с такой исключительной внешностью!..
– Логично, – кивнул генерал. – Но почему ты уверен, что он – не Сарматов?
– Уменьшенную копию Игоря Сарматова я каждый день вижу у себя дома, – усмехнулся Савелов и отвел глаза в сторону.
– Не понял?..
– Я имею в виду его сына Платона, – нехотя пояснил он.
Толмачев поспешил переменить тему:
– Как развивается операция «Рухлядь»?
– Последний эшелон с танками без происшествий прибыл из Сибири на нашу ремонтную базу под Саратовом. Приступили к их перекраске и замене устаревшего вооружения и средств связи. Если с флотом будет порядок, недели через три начнем гнать эшелоны с модернизированной «рухлядью» в Новороссийск. Такая же картина в Мурманске и Архангельске. Туда под разными предлогами зачастили западные дипломаты и журналисты. Было бы полезно время от времени для тумана шугать их оттуда или, на худой конец, снабжать дезой.
– Подумаю, подумаю… А что сообщишь про «баронское гнездо»?
– Работы по его оснащению средствами связи будут закончены через две недели, и законный владелец может получить ключи от всех башен замка.
– Кстати, – спохватился генерал перед уходом Савелова, – мне фотографии этого мистера Карпентера размножили…
– Какого Карпентера?..
– Так якобы зовут того человека, что я тебе показывал, – пояснил генерал, вкладывая в руку Савелова фотографию. – Я слышал, жена у тебя пластической хирургией вроде бы занимается.
– Кандидатскую готовит…
– Вот пусть и прикинет на досуге, как из рожи такой страхолюдины сделать что-нибудь похожее на человеческое лицо. Но кто он и где обретается, знать ей, понимаешь, не положено. То – служебная тайна.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – сухо кивнул Савелов, пряча в кейс фотографию. – Разрешите быть свободным?
– Будь свободным, – протянул ему руку Толмачев.
Козырнув, Савелов вышел из кабинета. Он не был в восторге от просьбы генерала показать фотографию Рите, хотя и понимал, что тот прав. В разведке мелочей не бывает, а за каждый твой, даже на первый взгляд незначительный, промах, спровоцированный умным противником, потом расплачиваются жизнями многие люди…
Злополучную фотографию Савелов как бы невзначай показал Рите после ужина, когда в детской угомонился маленький Тошка.
– Маргош, тут по твоей хирургическо-пластической части… Можно ли из лица этого Квазимоды сделать что-нибудь такое, чтобы люди от него не шарахались?
Рита взглянула на фотографию и пожала плечами:
– Случай интересный, но Алена Делона из него не получится… Присылайте его в нашу клинику, посмотрим, чем ему можно помочь.
– Не к спеху. Квазимодо обитает пока где-то за бугром, но сие есть тайна великая…
– Где его так разукрасили?
– И сия тайна мраком покрыта, – развел руками Савелов. – Кстати, он тебе случайно никого не напоминает?
– Мне? – удивилась Рита. – А кого он должен мне напоминать?
– Шучу! – засмеялся Савелов.
Забугорный информатор, выдавая какого-то изуродованного монаха за Сарматова, вешает нашей Конторе лапшу на уши, размышлял он, лежа в постели рядом с Ритой. Ну, в его-то играх, подполковник Савелов, без тебя разберутся, тебе в своих разобраться бы, в недобром предчувствии подумал он. Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут тебя на последней стадии операции «Рухлядь», черт бы ее побрал!..
Не спала и Рита, вздыхала порой о чем-то своем, неведомом ему.
– Маргош, а ты готовишься к отъезду в Неметчину? – поинтересовался он.
– Готовлюсь… – неохотно отозвалась жена. – Все хотела поговорить… Мне бы пока обойтись без Неметчины, а, Вадим? На носу защита диссертации…
– Не получится, родная, – вздохнул Савелов и провел ладонью по ее шелковистой коже. – С работой по твоему пластическому профилю наши люди там уже договорились… Клиника известного профессора Хенке. Думаю, договоримся и о защите диссертации…
– «И да последует жена повсюду за мужем своим и не оставит его в горестях, нищете и болезнях», – пробормотала Рита, отворачиваясь.
Ты моя, и я тебя никому не отдам, с нежностью думал он. Никому другому, кто посмеет ворваться в нашу с тобой жизнь. Даже Сарматову, если он тогда не погиб… Но он погиб. Не подумай чего, родная, в том нет моей вины. Так распорядилась судьба-индейка. Сам Сарматов звал судьбу кошкой драной, вспомнилось вдруг Савелову.
– Бока у кошки драные, да зубы с когтями острые, – сказал тот однажды. – С кем-то она пушистым котенком играется, а на кого-то тигром лютым бросается…
Рите, делающей вид, что спит, в который раз вспоминался яростный ночной бой на берегах тропической реки, разделяющей два маленьких латиноамериканских государства. В глубине кофейных плантаций на одной стороне реки полыхали постройки, зловещие языки пламени лизали мешки с кофе, с трескучим грохотом рвались мины и гранаты. Черная стена сельвы на противоположном берегу озарялась яркими всполохами, трассирующие пулеметные и автоматные очереди, отражаясь в черной воде, кромсали огненными стрелами землю. Потом в звуки боя вплелись мощные раскаты грома, и скоро кофейные плантации скрылись за проливным тропическим ливнем, который сбил пламя на мешках с кофе и смыл кровь с лиц убитых бойцов. А над ними в скорбном молчании стояли с непокрытыми головами русские солдаты во главе с Сарматовым…
Она заснула, и ей приснилась дневная сельва и берег полноводной никарагуанской реки. К ней, такой же голой, как и ее подруги, вдруг шагнул из сумеречной сельвы кто-то высокий, в черном резиновом костюме, и, зажав ей рот, прокричал в ухо что-то по-мужицки грубое. С трудом она узнала в нем Сарматова, хотела было ответить грубостью на грубость, но когда увидела перед собой его печальные глаза, то какая-то доселе неведомая ей колдовская сила вдруг закружила ее, будто в водовороте, и увлекла в их бездонную глубину.
И странно: она совсем не чувствовала стыда за свою наготу. Напротив, ей нравилось, что он смотрит на нее и грубыми солдатскими ладонями касается трепещущего от сладкой истомы тела.
Потом он оторвал от нее руки, и десятка полтора человек в черных резиновых костюмах, как привидения появившиеся из сельвы, вслед за ним ушли в черную глубину реки, кишащей аллигаторами и прочей опасной тропической нечистью.
Всю ту ночь, терзаемая нехорошим предчувствием, она с подругами до боли в глазах всматривалась в сельву на противоположном берегу, озаряемую заревом далекого пожара. Подруги не смогли увести ее, даже когда на сельву обрушился стеной тропический ливень.
А на следующий полдень люди-привидения неожиданно появились из речных водоворотов и вытянули на болотистый берег чье-то безжизненное тело. Она сразу поняла, что беда случилась именно с тем, кто сжимал ее вчера в своих жестких ладонях, и закричала лютым криком, каким кричит в заснеженных русских лесах волчица перед разоренным охотниками, окровавленным логовом, в котором не увидеть ей больше своих щенков-несмышленышей. И проснулась…
