– Первый эшелон разгрузите, тогда можно…
– Добре! – согласился бригадир и, поднеся к губам портативную рацию, заорал во все горло, перекрывая рокот моря, шум дождя и вой ветра: – Наваливайся, бляха-муха, на лягушек, хлопцы, чтоб к шести по нулям закупорить их, бляха-муха, как тараканов в трюмах. Кооператоры тройным наличняком «капусту» отстегивают, а сверху по два пузыря на рыло. Есть, бляха-муха, смысл корячиться, хлопцы.
– Иван, груз прожекторами не особо свети, – тронул его за плечо Савелов. – И еще… Ежели какой посторонний будет интересоваться, куда, мол, груз и откуда, кто бы он ни был, хоть сам апостол Гавриил, сразу дай знать мне или моим ребятам.
– С понятием, начальник, – дело государственное, – пробасил тот.
– Правильно – государственное! – многозначительно поднял палец к небу Савелов. – Еще, бугор, скажи своим хлопцам: пока последняя лайба не выйдет в нейтральные воды, никого из них мои люди с территории порта не выпустят.
– Добре, – хмуро кивнул тот и бросился расставлять людей по рабочим местам.
Повинуясь его командам, забегали вдоль вагонов дюжие мужики-такелажники в защитных касках, завизжали в небе поворотные башни портальных кранов, а над вагонами нависли долговязые стрелы с полутонными раскачивающимися крюками на металлических стропах. Чумазые солдаты-танкисты под забористую матерщину офицеров разносили кувалдами деревянный камуфляж на полувагонах, сдирали с танковых башен и пушек каляный, набухший влагой брезент. Такелажники тут же заводили под танки стропы и цепляли их крюками. По несуетливой сноровистости такелажников можно было понять, что с подобным грузом они сталкиваются не впервой.
– Майна! – крикнул крановщику по рации бригадир, и первая многотонная раскрашенная в рыжие цвета пустыни стальная махина, приподнявшись над полувагоном и раскачиваясь в стропах, поплыла к трюмному зеву корабля. Едва она скрылась в нем, как над трюмом зависла следующая. Так дело и пошло – с интервалом в три-четыре минуты. Когда очередной танк опускался на броневые плиты трюмной палубы, к нему сразу бросались танкисты и, включив двигатели, своим ходом по трюмному пространству размером с футбольное поле отводили в соответствующее место.
Хотя вовсю крутились лопасти вентиляторов вытяжки, скоро танкисты в трюме от солярочных выхлопов едва могли рассмотреть друг друга даже на расстоянии пяти шагов. Сизый дым разъедал горло и глаза. По приказу старшего офицера танкисты надели противогазы и каски с фонарями, став похожими в них на монстров из голливудских фильмов ужасов.
Савелов наблюдал за началом погрузки с промежуточной площадки портального крана. Здесь его и нашел седой, с тоскливыми глазами таможенник.
– Давай проштампую твои бумаги, товарищ председатель кооператива, – сказал он, глядя мимо Савелова. – Начальство мое таможенное с твоим начальством, итит их мать, все согласовало и мне строго-настрого приказало в твой груз длинного носа моего не совать. А кто я против твоего и моего начальства?.. Тьфу, червяк!.. Хотя нюхом чую – дело тут, парень, не экспортной сельхозтехникой пахнет, а годками пятнадцатью колымской отсидки, если не вышкой…
– В России от сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекаются… – усмехнулся в ответ Савелов, наблюдая с волнением, как влипает в листки накладных круглая массивная печать.
– То-то и оно! – вздохнул таможенник. – Вас, ушлых кооператоров, теперь развелось, как у нас в Судаке на виноградниках нонешним летом филлоксеры. И поди ж ты, все вы, поганцы, с мохнатой кремлевской лапой. Мне, старику, против вас переть дурнее, чем ссать против ветра. Эхма, куда катимся?!
– Куда-нибудь прикатимся…
– Прикатимся, прикатимся… А все ж, как в кино говорится, за державу больно обидно. – Он опять вздохнул, не выпуская из прокуренных пальцев последней кипы проштампованных накладных.
Оглянувшись по сторонам, Савелов вложил в эти пальцы по-банковски запечатанную пачку сторублевых купюр. Тот, хмыкнув, скривился будто от зубной боли, однако опустил ее в оттопыренный карман форменного плаща.
– Ухмыляешься, кооператор?.. – уронил таможенник. – Лепит, мол, служивый за державу, а сам, итит его мать, карман оттопыренным держит. Попробуй я послать тебя с твоими погаными деньгами, меня через день с таможни попрут. Нынче жизнь везде, как в волчьей стае: все воют – и ты вой, коли не хочешь, чтобы тебя за твою правильность загрызли. Ночь стариковская, парень, длинная: подумаю нынче до утра, к лицу ли мне в моих годах со всеми вместе выть, может, лучше на покой рапорт написать, от греха подальше.
Не глядя Савелову в глаза, таможенник сунул ему накладные, отвернулся и заторопился в промозглую мглу, выражая своей сутулой спиной и шаркающей стариковской походкой полное презрение к сошедшей с прямого пути жизни, к ухмыляющемуся московскому кооператору Савелову и ко всему тому, что сейчас творится на пирсе и в трюмах готовящихся уйти за кордон сухогрузов. Видно, душу у старика мой груз окончательно наизнанку вывернул, глядя ему вслед, подумал Савелов. Аз воздам по грехам вашим!.. Только почему в нашей взбесившейся жизни за грехи воздается все не тем и все не по тому адресу?..
Его размышления прервал зуммер рации.
– Тащ Щербинка, у нас на первой лайбе в трюме ЧП! Срочно требуется ваше присутствие, – сообщил чей-то незнакомый, взволнованный голос.
– Иду, – отозвался Савелов, унимая внезапно охватившую его дрожь.
Не иначе как в суматохе танком кого-нибудь раздавило… И нужно, по закону, вызывать милицию и «Скорую», составлять акт о происшествии. Без этого пограничники наверняка заартачатся давать добро на выход судна из порта… Если так, «тащ Щербинка», то вся операция «Рухлядь» горит синим пламенем… К утру, как пить дать, в порт нагрянут очухавшиеся смежники и будут всех шерстить направо и налево, а за ними нарисуются сволочи журналюги и начнут своим поросячьим визгом формировать общественное мнение от Парижа до Нью-Йорка. Тогда, «тащ Щербинка», без вопросов, светит тебе не уютный Мюнхен, а промерзлая колымская тундра. По прикидке старого таможенника – на ближайшие пятнадцать лет.
– Осторожно, товарищ кооператор, здесь узкий трап, – протянул руку Савелову чумазый офицер в танковом шлеме. – Мои хлопцы полезли в танк, а оттуда как шибанет, виноват, говном… И он из башни белыми глазами лупает…
– По порядку, старлей. Кто глазами лупает?
– Пацан какой-то… Лупает белыми глазами, а сам весь, виноват, в говне. Видать, в танковой башне с неделю просидел, а сортира в ней нету…
Похоже, провал операции «Рухлядь» пока отменяется, с облегчением перевел дыхание Савелов, спускаясь вслед за танкистом в трюм.
– Вон тот пацан, – показал офицер на сидящего у танковой гусеницы худющего молодого человека с испитым бледным лицом и отрешенными белыми глазами.
Час от часу не легче, чертыхнулся про себя Савелов. Это же репортер, которого должны были держать на саратовской базе до особого распоряжения.
– Опять ты, придурок, под моими ногами путаешься! – схватил он журналиста за воротник куртки и отшатнулся: уж больно от того воняло. – Старлей, вон у борта пожарный шланг, приведите этого обормота в божеский вид, – приказал он танкисту.
