Я сразу же забыл ее предсказания и вспомнил о них, когда они начали сбываться, а они, черт возьми, всегда сбываются с досадным постоянством!
– И это? – спросил Сарматов, через цепь наручника дергая пленника за руку.
– Да! – кивнул тот. – Она сказала мне, что в далекой стране, где живет народ гор, замкнется круг печали рода моего…
– Про казенный дом не говорила? – усмехнулся Сарматов.
– Нет. Только про дальнюю дорогу… – вторил ему американец.
Между тем на сияющий серебром серп месяца наплыли лохматые облака, и скоро «зеленка» погрузилась в темноту.
Когда внезапно над их головами бомбовым разрывом громыхнуло небо, все схватились за оружие.
– Душа в пятки ушла! Думал, что это «духи» в нас фугасом звезданули! – выдохнул Бурлак.
Ливень обрушился с неба вместе с бешеными порывами ветра. Застонала, зашумела «зеленка», затрещала поломанными ветвями и вырванными с корнями деревьями…
Зигзаг молнии на несколько мгновений выхватил из сгустившегося чернильного мрака дуб с огромной раскидистой кроной.
– Туда! – прокричал Сарматов, показывая на гигантское дерево.
Но стоило им сделать несколько шагов, как земля ушла из-под их ног и прямо над головами с оглушительным треском раскололось черное небо, а над кроной дуба, словно удар огненного бича, сверкнула ослепительно-яркая вспышка. В один миг, несмотря на ливень, пламя охватило могучее дерево от кроны до ствола.
Сарматов поднял с земли американца и возбужденно прокричал:
– Бог милостив!.. Он почему-то не захотел превратить нас в пепел!..
– Значит, мы не совсем пропащие! – ответил тот.
При вспышке очередной близкой молнии Сарматов успел засечь в глубине «зеленки» ствол какого-то поваленного дерева. Осторожно, стараясь не спотыкаться в темноте, бойцы быстро добрались до него и укрылись под его широченным – в три обхвата – комлем.
– Утро вечера мудренее, мужики, всем отбой, а я вас покараулю! – сказал Сарматов, пристегивая американца к толстой ветке дерева.
Бурлак и Алан привычно привалились спинами друг к другу и мгновенно заснули, а Сарматов, опершись на автомат, пристально смотрел сквозь ливневые потоки на горящий неподалеку старый дуб… И постепенно, сквозь вспышки молний, сквозь мрак афганской ливневой ночи, возникла перед ним залитая солнечным светом комната и женщина с распущенными по плечам русыми локонами.
– Что бы ни случилось с нами, помни, мы одной крови!.. – шептала она, склонясь над ним. И он видел, как в ее прекрасных глазах стояли еще не выплаканные слезы скорой разлуки.
– Я буду помнить об этом всегда, пока жив, – клялся он, глядя в ее грустное лицо.
– Сармат! – раздался за спиной майора голос американца, вырывая его из прошлого во мрак ливневой афганской ночи, бликую-щей пламенем горящего дуба и оглушающей какофонией бури. – Сармат! – повторил американец. – Тогда ведь тоже был дождь… Помнишь?
– Когда?
– Тогда, в сельве…
– Опять ты за свое?
– Может, все-таки расскажешь, как вы сумели. Дело прошлое… Все тропы в сельве были заминированы, не подобрались же вы в аквалангах по кишащей кайманами реке?!
– Не переоценивай наши скромные возможности, полковник! – усмехнулся Сарматов.
– Убежден, там сработал ты, Сармат! – продолжал упорствовать американец. – Я теперь, где хочешь, узнаю твой почерк!
– А я вот не убежден! – перебил его Сарматов. – Все-то тебе нужно знать – зачем, полковник?!
– Как говорят некоторые считающие себя остроумными люди: «Если изнасилование неизбежно, надо хотя бы расслабиться и получить удовольствие», – ухмыльнулся тот. – Пользуясь вынужденным путешествием, пытаюсь составить психологический портрет своего постоянного противника.
– Ну и как? Есть успехи?
– Не скажу, что очень большие… У тебя в башке дьявольская мешанина из идеализма, романтизма, религиозности, атеизма и еще чего-то непонятного, а потому притягивающего… Мистицизм какой-то, что ли?..
– Тот, кто послал меня за тобой, обратил внимание: там, где я, там и ты, полковник! – обернувшись, заметил Сарматов. – Может, говорит, это твоя судьба за тобой по белу свету рыщет, Сармат?..
– А почему не наоборот?.. – заинтересовавшись этой мыслью, спросил американец.
– Может, и наоборот. Судьба – она что кошка драная! Схватишь за хвост – в руках лишь шерсть остается! Давай спи, дорогой сэр, не известно, какой финт она завтра выкинет!
Буря и ливень прекратились так же внезапно, как и начались. Уползли в сторону предгорий ворчливые тучи, а в чащобу несмело пришли предрассветные сумерки. Сарматов с сожалением посмотрел на спящих Алана и Бурлака, прикорнувшего рядом с ними американца. Чтобы оттянуть время подъема, он начал заворачивать штанину, хмуро глядя на распухшее от укуса колено. От этого занятия его оторвало шумное хлопанье крыльев и рассерженное щелканье клюва севшей напротив совы.
– Подъем, мужики! – скомандовал он и показал на птицу вскочившим Бурлаку и Алану. – Хозяйка требует освободить хату…
Алан потянулся к сове, но та еще сильнее захлопала крыльями и, возмущенно вереща, сорвалась с ветки и села на ствол прямо над американцем. Тот открыл глаза и резко, бросив в стороны руки, вскрикнул, затем с недоумением посмотрел на наручники, приковавшие его к ветке дерева.
– Дьявол! – выдохнул он. – Приснилось, что дома…
– Сочувствую, полковник! – отозвался Сарматов.
– Иди ты в задницу! – огрызнулся американец и начал к чему-то внимательно прислушиваться. – Милях в двадцати отсюда идет бой! – уверенно произнес он и показал рукой на запад.
– Гром это, – неуверенно возразил Сармат.
– Такого грома я во вьетнамских джунглях во как наслушался! – ответил американец, чиркая ребром ладони по горлу.
Прорвавшиеся сквозь кроны деревьев снопы солнечных лучей подчеркивали мрачный сумрак «зеленки» и ее непроходимую глухомань. Идти становилось все труднее и труднее, порой даже приходилось прорубать проходы в сплошной стене зарослей при помощи ножей. Местами башмаки погружались в зловонную жижу, и группа меняла направление движения и возвращалась назад, ориентируясь по звукам далекой артиллерийской канонады. Солнце тем временем поднималось все выше, усиливалось испарение, и люди все чаще и чаще останавливались, чтобы отдышаться.
– Блин, в гробу я видал такую баню! – проворчал Бурлак. – Что ни говорите, в чукотский мороз легче дыш-ш-ш-ш… – вздохнул он и замер на полуслове, чтобы через миг прошептать ставшими непослушными, будто жестяными губами: – П-п-полковник, с-сто-ять, б-б-блин!
На уровне головы Сарматова, нацелившись прямо ему в висок ядовитым жалом, распустив капюшон, свисала с поросшего мхом ствола дерева шипящая матерая кобра. Нож, брошенный Бурлаком, сверкнул в нескольких сантиметрах от головы американца и пришпилил змею к стволу дерева. Шумно выдохнув, Бурлак опустился на траву.
