Не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы Даян все-таки пошел на выборы своим списком. Полагаю, что он получил бы несколько мандатов, и, возможно, я бы прошел в Кнессет вместе с ним, и, возможно, моя судьба была бы другой. Оглядываясь назад, я немного стыжусь своего тогдашнего согласия. С тех пор мои моральные и нравственные принципы стали более четкими и определенными, и сегодня я бы не присоединился к одному из главных виновников войны Судного дня и ее результатов. Но тогда Даян пользовался авторитетом героя Шестидневной войны и считался основной надеждой сторонников активистской политики Израиля. Изменились и углубились мои понимание и взгляды как на государство Израиль, так и на его политику и роль в нашем регионе. Не говоря уже о тех нравственных нормах, которые я требую от нашего руководства. Но об этом далее.
Во время предвыборной кампании 1977 года я принимал участие в общественных акциях, предназначенных повлиять на правительство изменить государственную политику Израиля в отношении евреев, борющихся за выезд из Советского Союза. Мы призывали к более решительным действиям по оказанию давления на СССР и большей поддержке активистов борьбы и отказников. К тому времени я уже был знаком с политической верхушкой Израиля. Наибольшую поддержку нам оказывали оппозиционные партии, включая членов партии «Государственный список», основанной Бен-Гурионом в 1969 году. Кроме того, нас поддерживала Либеральная партия, которая составляла вместе с партией «Херут» партийный блок ГАХАЛ, а также члены правительственной коалиции, Партия независимых либералов и Национально-Религиозная партия. Но самую решительную поддержку, как нам казалось тогда, мы все-таки получили от движения «Херут» и прежде всего от ее руководителя, Менахема Бегина. В свои речи он постоянно включал требование изменить политику в отношении евреев из Советского Союза и их борьбы за выезд. В штабе «Херута», Доме Жаботинского, я чувствовал себя как дома, но в партию не вступал. Я все еще придерживался принципа не смешивать борьбу за выезд из СССР, которая должна быть вне политики, с партийной деятельностью. Более того, несмотря на близость моих политических взглядов к позициям «Херута», не все, что происходило в партии, было мне по душе.
Я помню случай, связанный с Меиром Кахане, который заставил меня насторожиться. Тогда его в первый раз арестовали в Израиле после одной из его провокационных демонстраций. Я считал, что узники Сиона и активисты борьбы за выезд не могут остаться равнодушными к его аресту так же, как и он не был равнодушен к нашей борьбе. Я составил петицию в его защиту, причем его лично, а не в поддержку его действий. Я пытался собрать подписи под обращением среди находящихся в Израиле активистов, но столкнулся с неожиданной реакцией некоторых членов партии «Херут», в особенности одной из самых ярких представительниц движения. Она сказала мне: конечно, у всех нас есть моральный долг перед Меиром Кахане и она и ее друзья поддерживают это обращение, но «партия этого не одобрит». Мне стало противно. Впоследствии я не раз встречался с таким подходом. Такой подход был частью советской, комиссарской ментальности, по которой партия была превыше собственных убеждений. Эти люди просто сменили красное знамя на бело-голубое, советскую демагогию на сионистскую, а некоторые еще и нацепили ермолку на голову.
Мне также не нравилось фанатичное, слепое преклонение перед Менахемом Бегином. Я был хорошо с ним знаком и уважал его. Не раз бывал у него дома, был знаком с его семьей. Он был очень умным и образованным человеком, с великолепными аналитическими и ораторскими способностями. Но мне претила его склонность к устаревшей демагогии в стиле 30-х годов. Кроме того, я обратил внимание на его обостренное, почти болезненное отношение к своему статусу. Он не терпел никаких возражений, особенно в своей партии и от своих приближенных. От товарищей по партии и в особенности от партийного руководства он ждал преклонения и беспрекословного подчинения. Способнейшие представители ревизионистского движения, обладающие независимым мышлением, как, например, отец Беньямина Нетаньяху – Бен-Цион Нетаньяху, который был секретарем Жаботинского, были вытеснены из движения. Бен-Циона Нетаньяху притесняли не только государственный истеблишмент, но и партия, которая вроде бы основывалась на идеологии ревизионистского движения и провозгласила себя его продолжательницей. Только Бегину предназначалась роль истинного наследника и продолжателя дела Жаботинского. Тем самым идеология ревизионизма в движении «Херут» была подменена слепым исполнением приказов руководителя Национальной военной организации (ЭЦЕЛЬ) Менахема Бегина. Мне все это не нравилось и, конечно, никак не способствовало желанию вступить в партию. Я обрадовался, когда Ицхак Шамир и Геула Коэн присоединились к движению, прежде всего потому что они обладали собственными взглядами и независимым мышлением. Тем самым произошло своего рода примирение, хоть и не окончательное, между ЭЦЕЛЬ и ЛЕХИ. Когда Шамир был руководителем Ликуда и возглавлял правительство, его не раз тревожила позиция выходцев из ЭЦЕЛЬ, не всегда готовых поддержать бывшего командира ЛЕХИ. Я не раз был свидетелем его озабоченности по этому вопросу. Еще больше я был рад, когда Ицхак Шамир и Геула Коэн были избраны в Кнессет в конце 1973 года. Особенно я радовался за Геулу Коэн, ведь она олицетворяла для меня верность Стране Израиля, еврейскому народу и государству Израиль, необыкновенную способность к самопожертвованию, темперамент и горячую преданность, которые проявлялись во всем, что она делала и говорила, и не только в связи с борьбой евреев Советского Союза.
Накануне выборов в 1977 году меня несколько раз просили выступить в эфире в поддержку Ликуда. Я согласился говорить только на одну тему: борьба советских евреев за выезд в Израиль и поддержка этой борьбы. Касательно остальных вопросов я сказал, что есть люди, способные ответить на них гораздо более компетентно, чем я. Когда Йоханан Бадер говорит о проблемах экономики, это воспринимается намного серьезнее, чем рассуждения Яши Казакова. А моим словам о борьбе евреев за выезд из Советского Союза придают большее значение. Я призывал и на иврите, и на русском голосовать за Ликуд, потому что только Ликуд способен произвести необходимые изменения в политике государства, что позволит приехать в Израиль сотням тысячам евреев из Советского Союза.
В парламентских выборах 1977 года победил Ликуд, и Менахем Бегин после долгих лет оппозиции впервые сформировал правительство. Ликуд победил потому, что воспринимался как альтернатива прогнившей, разваливающейся и аморальной власти, терпеть которую общество уже не могло. Ранним утром, после выборов, я носился на машине по улицам Тель-Авива и Рамат Гана. У меня было ощущение, что это рассвет нового дня, с которого начинается новая эпоха, и все в Израиле будет по-другому, что все ошибки, все неудачи и недоразумения будут исправлены и страна пойдет правильным путем. Я считал, что справедливость восторжествовала. Те, кто призывал к более справедливому, более эффективному, более еврейскому и более независимому обществу, поведут Израиль к лучшему будущему.
Сразу после выборов я присутствовал на собрании Центра партии «Херут», хотя не был членом Центра и вообще не состоял в партии. Я хотел послушать дискуссию о будущей политике правительства и о новом пути. Бегин выдвинул кандидатуры министров для голосования. Когда очередь дошла до пятого министра в списке, которым должен был стать Моше Аренс, Бегин попросил слово. Сказанное им неприятно поразило меня. Удивлен был не только я. Бегин начал с комплиментов Моше Аренсу, и это меня сразу насторожило. И тут, к удивлению всех присутствующих, он вдруг провозгласил: «Я прошу от партии утвердить в качестве министра кандидатуру Давида Леви». Все оторопели, и в зале воцарилась тишина. Бегин не стал аргументировать свою просьбу, а просто сказал: «Положитесь на меня, я обещаю вам, что следующим министром будет Моше Аренс». С точки зрения личных данных, положения в партии, способностей и соответствия должности министра не было никакого сравнения между ними. Но партийный вождь сказал, и все повиновались, пусть даже скрепя сердце. Менахем Бегин руководствовался электоральными, конъюнктурными соображениями, а не соответствием кандидатов их должности. И опять я получил урок израильской политики и внутрипартийной «демократии». И снова мне ударил в нос знакомый запах Коммунистической партии Советского Союза.
