Таковы были традиционные методы «Натива» с первых дней его основания, еще со времен первых израильских грузовых судов, которые приходили в СССР с партиями апельсинов. На этих судах всегда находились сотрудники «Натива», которых включали в состав экипажа, или же просто кто-то из команды, который выполнял наши задания. На протяжении всей истории «Натива» почти не было израильской делегации, прибывшей с визитом в Советский Союз, в которой не было сотрудников «Натива» или тех, кто работал для нас. Так было с делегацией на фестиваль молодежи, со спортивными делегациями, научными и другими. Но в этот раз активисты встретились с другим типом работников «Натива», с совершенно другой формой работы. Намного более агрессивные, более инициативные, гораздо лучше знающие и понимающие их и условия, в которых они находятся. Конечно, евреям стало быстро известно, кто я, и это только облегчило наши дальнейшие контакты и взаимоотношения. По моему мнению, у них было ощущение, что возможности контакта и взаимопонимания между ними и мной были намного лучше, чем с другими.
Мы начали обосновываться на месте, создавая инфраструктуру для еврейской деятельности и ее расширения, на этот раз при нашем участии и под нашим руководством. Постепенно нарабатывались связи и с нееврейскими структурами, местными организациями и учреждениями, общественными, государственными и другими. Однажды, когда мы приехали на встречу с евреями, один из активистов сказал, что приехал кто-то из провинции и привез старый свиток Торы и просит переслать его в Израиль. Он не может увезти его обратно, это слишком опасно. Из-за опасения прослушивания мы вели нашу беседу, переписываясь. Оставить Тору в квартире было не менее опасно: внезапный обыск – и ее хозяин отправляется в тюрьму. Группа наружного наблюдения ФСБ, которая обычно сопровождала нас, ждала нас на улице, и я не заметил, чтобы она проявляла необычную активность. Я вложил свиток Торы в сумку, в которой принесли на встречу литературу. Мы быстро закончили встречу, распрощались, я вышел с одним из членов делегации, который сопроводил меня к машине. У нас было железное правило, что за пределами гостиницы и посольства ни один сотрудник «Натива» не передвигается в одиночку, всегда с ним должен быть кто-нибудь из делегации. Если все сотрудники «Натива» были заняты, мы брали в сопровождающие представителя Министерства иностранных дел или офицера безопасности делегации, который сопровождал меня в этот раз. Мы были хорошо знакомы много лет. По дороге я сказал ему, что мы едем в посольство и чтобы он не говорил ни слова и не задавал лишних вопросов, пока мы не войдем в здание. Мы сели в машину, я проверил, что «наружка» следует за нами, и поехал по обычному маршруту в направлении гостиницы. Когда мы подъехали к повороту, ведущему к ней, я нажал на газ и понесся по улицам со скоростью больше ста километров в час. Я видел, что ребята из «наружки» растерялись, не понимая, что происходит, а когда разобрались, я уже был далеко. Они тоже нажали на газ, но я в считаные минуты уже был на улице у посольства. Я быстро въехал на территорию посольства, милиционер, видя, что мы приближаемся, открыл нам ворота. Я видел, что «наружка» остановилась на углу улицы. Я взял сумку, вошел в свой кабинет и запер Тору в шкафу. С чувством радостного облегчения я вышел из посольства и поехал в гостиницу со своим «обычным сопровождением». Я знал, что нарушил инструкции, но не мог чисто по-человечески да и в качестве представителя Израиля оставить Тору. Иначе терялся весь смысл нашей работы в качестве представителей еврейского государства. Я никогда не пожалел, что поступил именно так.
Еще в мой самый первый вечер в Москве я говорил с женой Эдит по телефону из гостиницы и сказал ей, посмеиваясь, что уж от чего я точно не буду страдать в Советском Союзе, так это от одиночества: «товарищи» меня одного не оставят. Так оно и было все время. Обычно наружное наблюдение состояло из трех групп на трех машинах: две в непосредственной близости, третья – на расстоянии, готовая двигаться по мере развития событий. Не исключено, что были еще машины наготове, но на значительном расстоянии. Как-то мы ехали на встречу с евреями с обычным «сопровождением», и я не знал этого района. Не со всеми районами огромной Москвы я был знаком, особенно с новыми, построенными после моего отъезда. Я остановил машину и спросил у прохожего, где нужная мне улица. Когда я тронулся с места, то заметил в зеркале, как одна из машин «наружки» остановилась, из нее выскочили два человека, прижали к забору беднягу, с которым я разговаривал, и начали что-то выспрашивать и записывать. Я увидел, как перепуганный прохожий вытащил что-то из кармана, видимо, документы. Принцип был ясен. Теперь на каждом повороте я останавливался на минуту и спрашивал что-нибудь у прохожих. Сценарий раз за разом повторялся. Я видел, что «наружка» в растерянности. Они вызвали группы подкрепления, потому что не могли выдержать моего темпа. Примерно через двадцать минут, задав вопросы нескольким десяткам людей, остановленных «наружкой», я прекратил это издевательство. Как правило, я никогда не пытался уходить от слежки без надобности. В конце концов, они выполняют свою работу, и, если это не слишком важно, не стоит их дергать.
Я привык к слежке и не обращал на нее особого внимания. Мы знали, что следят главным образом за сотрудниками «Натива» и работником службы безопасности. Через месяц слежка стала более жесткой и открытой, даже угрожающей и в основном сосредоточилась на мне. Все прежние группы наружного наблюдения заменили, а новые буквально прилипли ко мне. Когда я заходил в лифт, один из них заходил со мной. Расстояние между мной и ними не превышало двух метров. Если я шел пешком, я буквально наступал на их тень. Сначала я не понимал, в чем причина такой слежки. Неужели чтобы напугать меня или заставить нервничать? Но со мной это было нереально. Наконец я, кажется, понял. Как раз в то время в Израиле исчез вместе со всей своей семьей один из советских разведчиков, который работал под прикрытием работника делегации Русской православной церкви в Иерусалиме. Я случайно узнал об этом случае, когда был в Израиле. С точки зрения советских властей, он исчез, и они не знали, что с ним и где он. Я истолковал такое необычное внимание к своей персоне со стороны советских спецслужб как подготовку на случай торга с израильскими коллегами по поводу их исчезнувшего разведчика. Другого логичного объяснения у меня не было. Ощущение было неприятным. Я не мог ни с кем поделиться своими опасениями, даже с офицером службы безопасности из нашей делегации. Согласно последующим публикациям, перебежчик перебрался в другую страну. А плотная слежка за мной продолжалась все время, пока я не вернулся в Израиль.
В день возвращения в Израиль я стоял на гостиничной лестнице и ждал члена делегации, который должен был отвезти меня в аэропорт. Слева от меня, на расстоянии метра, стоял кто-то из группы внешнего наблюдения. Не глядя на него, я сказал вслух: «Все. Еще полтора часа, и я уже буду отдыхать в самолете, а дальше домой». Он не удержался и отреагировал: «И мы тоже наконец-то отдохнем, загоняли вы нас до смерти». Я ответил: «И вы еще жалуетесь? Вы меняетесь дважды в сутки. Посмотрите, сколько вас, а я один». Он вздохнул и согласился: «Верно. Тяжелая у вас работа. Но и мы тяжело работаем. Но ничего. Еще два часа, и мы отдохнем. Хорошего вам отпуска». Ну просто идиллия! Они «вели» меня до паспортного контроля и оставались в аэропорту до взлета самолета. Когда мы взлетели, я облегченно вздохнул. Все напряжение последних недель вдруг спало. Я сразу же задремал и спал так до самой посадки в Вене. Когда я вернулся через неделю в Москву, слежка возобновилась в привычной форме обычными группами. Людей из спецгруппы мне довелось увидеть еще раз совершенно случайно. Я заметил, как они мчались за кем-то в своей машине. Когда я вернулся в Москву, советские власти уже знали, что произошло с их разведчиком.
