Точно так же и в той же манере я объяснил все Арье Левину. Левин вообще не вмешивался в проблемы выезда евреев. Однако пару раз он задавал мне разные вопросы о нашем рабочем порядке и довел до моего сведения, что ни он, ни Министерство иностранных дел не вмешиваются в нашу работу и установленный нами порядок, а мы обо всем им сообщаем. Я также встретился с консулом Австрии в Москве и объяснил ему, что с такого-то числа вследствие введенного американцами нового порядка изменится процедура выдачи въездных виз в израильском посольстве. Я не стал вдаваться в дальнейшие детали и попросил, чтобы никто не получал въездных виз в Австрию без наличия въездной визы в Израиль, как этого требует международное право. И еще я добавил, что Австрия вряд ли заинтересована в том, чтобы по улицам Вены слонялись толпы бездомных. Учитывая принятое американским правительством решение, лучше, чтобы евреи вообще не добрались до Вены. Расчет был простым. Визы выдавались после пяти часов, когда все посольства уже закрыты, а поскольку билет был на рейс, который вылетал той же ночью, у людей после посещения израильского посольства не было никакой возможности явиться в австрийское посольство для получения визы. Я назначил дату перехода на новую систему выдачи виз. Все, кто получил выездные документы от ОВИРа до этого числа, смогут добраться до Вены и оттуда продолжить процесс эмиграции в США, все остальные будут получать визы в соответствии с новым порядком.
По мере того как день икс приближался, напряжение росло. Накануне вечером я вышел из гостиницы, чтобы прогуляться и продумать новую схему. Сомневаюсь, что кто-либо, кроме меня, понимал всю значимость завтрашнего дня. Мы были на пороге драматического переворота в саге об исходе советских евреев последних лет. Нам предстояло направить в Израиль всех евреев, выезжающих с израильскими визами, и изжить позор «отсева», результат ошибок и глупости. Завтра мне предоставляется шанс покончить с этим одним махом. Я знал: если мне это удастся, то новая политика изменит всю форму и суть выезда в Израиль, но больше всего – само государство Израиль и его будущее. И снова я ощутил одиночество, потому что почти не было никого, кто бы разделял со мной и саму идею, и ее приведение в жизнь в той же мере и с тем же пониманием. Прежде чем выйти из посольства, я собрал членов делегации, менее десяти сотрудников «Натива». От них зависело будущее выезда в Израиль. Я снова объяснил им, что нас ждет с завтрашнего дня, и еще раз всех проинструктировал. Они поняли суть идеи и оценили величие этого часа, но их отношение к отъезду евреев в другие страны было не таким обостренным, как мое: я боролся за выезд в Израиль и видел, как происходящее в Вене и в Италии разрушает все.
На следующий день утром мы собрались в посольстве. Время близилось к девяти часам, когда обычно начинается прием посетителей. Как обычно, я вышел из посольства и прошел вдоль очереди, разглядывая людей, которые ждали начала приема. Я смотрел на лица людей и в их глаза и сказал себе: вы еще не знаете и не сознаете, но судьба уже разделила вас на тех, кто поедет в Америку, в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, и на тех, кому придется ехать в Израиль и оказаться вопреки планам в Кирьят-Малахи или Тель-Авиве.
В девять часов людей впустили во двор посольства, собрав для получения разъяснений. Там было больше пятисот человек. Я взял в руки мегафон и сделал шаг вперед. Наступила полная тишина. Еще раз я прошел взглядом по сотням пар глаз, я видел на лицах лишь безмятежность и любопытство. Еще минута, и сказанные мной слова изменят жизненные планы большинства из них. Шаг, который я задумал и собираюсь сделать, самым радикальным образом перевернет судьбы сотен тысяч человек. Редки моменты, когда человек является свидетелем поворотного момента в истории своего народа и своими действиями он влияет на ход истории государства Израиль. Мысль, что таким образом я определяю их судьбу, меня не беспокоила. Я твердо намеревался приложить максимум усилий, чтобы направить их всех в Израиль. Я был спокоен и сосредоточен, как перед началом боя. В тот момент, как и сегодня, я был в полном согласии с собой и уверен, что делаю все правильно и в интересах государства Израиль. Что же касается судеб людей, то сегодня у меня иногда возникают сомнения и даже ощущение раскаяния. Не перешел ли я границу дозволенного простому смертному, так круто поменяв жизни сотен тысяч людей? Нет у меня однозначного ответа на этот тяжелый вопрос. Вероятно, и сегодня я поступил бы так же, однако теперь у меня нет уверенности, что сделанное мной действительно пошло на пользу всем людям. На пользу Израиля? Да, без сомнения. Но пошло ли это на пользу всем людям? Я не уверен.
Немного замедленно, спокойно, четко и ясно, как я привык говорить, тихим, уверенным тоном, который обезоруживает слушающих, лишает желания сопротивляться, спорить и возражать, я объявил и пояснил присутствующим детали нового порядка выдачи виз. Тем же тоном я спросил, есть ли вопросы. Их было несколько, заданных неуверенно, без каких-либо попыток возразить. Я ответил коротко и четко. Люди выслушали в полном молчании. Я видел по их глазам, что они в целом поняли значение сказанного, что повергло их в шок, еще с трудом они могли переварить услышанное, но у них не было готовности или способности сопротивляться. Царила абсолютная тишина. Я повернулся к сотрудникам и отдал распоряжение начать прием посетителей.
Ранее, тем же утром я сказал сотрудникам, что, если мы выдержим с нашим планом в первый день, это обеспечит нам 70 % успеха, а если еще два или три дня, то все сто: «отсев» прекратится, и все поедут в Израиль. Все произошло в точности, как я планировал и предполагал. Люди тихо и точно выполняли все наши указания. Никто не пытался увильнуть или спорить. Послушание стада, психологическое давление, советское воспитание, врожденная покорность и готовность выполнять приказы, отданные в нужной форме и нужным тоном, отсутствие желания и способности советского человека к борьбе и сопротивлению, разве что при наличии уверенности, что это дозволено и есть шанс на успех, – все это играло нам на руку. Как я и предполагал. Целью моего разъяснения было создать у людей ощущение, что все решено окончательно, что у них нет выбора и никакого шанса, даже если они попытаются попасть куда-либо еще, кроме Израиля. В принципе, выезжающие могли в пять часов вечера получить нашу визу, утром пойти в австрийское посольство, получить австрийскую транзитную визу, выбросить билет на Бухарест, купить другой и отправиться в Вену. Мы не могли бы этому помешать. Можно было обойти созданный нами порядок тысячью способами. Не хватало одного: дерзости и способности свернуть с предписанной им дороги. Выйти из стада хоть на шаг, вправо или влево.
Через несколько дней новый порядок вошел в колею, и всем стало ясно, что «Америка закрыта, все едут в Израиль». Представители израильского МИДа спросили меня, этично ли это. Арье Левин тоже говорил, что неприлично вынуждать людей. Я ответил им: «Все едут в Израиль, а вы занимайтесь своими делами и не мешайте». И все стали избегать этой темы.
Еврейское Агентство пыталось повлиять на маршруты выезда. Пытались проверить, разрешим ли мы выезд по железной дороге. Я ответил им категорическим отказом. Один раз по недомыслию мы создали такое явление, как «отсев», и потеряли сотни тысяч, которые могли быть в Израиле. Я не позволю, чтобы это повторилось. Есть только одна дорога, только один путь: полет через Будапешт или Бухарест и только в Израиль. Или пусть подают просьбу об иммиграции в Соединенные Штаты. Все, кто поддерживал и одобрял «отсев», опростоволосились. Они утверждали, что, если не будет возможности выезда в Штаты, евреи останутся в Советском Союзе и не поедут в Израиль. На это я всегда отвечал, что евреи, прежде всего, хотят выехать, они выедут куда угодно, даже в Израиль, если не будет другого выбора. Если выбор будет между Израилем и Москвой, они всегда предпочтут Израиль. Если дать им возможность эмигрировать в Цюрих, Женеву или Париж, они предпочтут их Нью-Йорку. Но если выбор будет между Красноярском и Петах-Тиквой, они предпочтут Петах-Тикву. Тем, кто видел Советский Союз в то время, с пустыми полками в магазинах, с разваливающейся экономикой и обществом, нарастающей преступностью, всеобщим замешательством, нестабильностью, неуверенностью, отсутствием личной безопасности, было ясно, что эти люди будут готовы бежать куда угодно, потому что страна, в которой они жили, рушится у них под ногами.
