Печальной была ситуация в сфере здравоохранении. В докладной записке от 15 декабря 1939 года нарком здравоохранения БССР И.А. Новиков писал: «На территории Западной Белоруссии было около 3000 больничных коек, или 0,6 на 1000 населения против 3,2 на 1000 населения в БССР, т. е. коэффициент обеспеченности населения больничными койками в БССР в 5 раз выше по сравнению с Западной Белоруссией. На исключительно низком уровне была поставлена профилактическая помощь на селе. Сеть санитарно-противоэпидемических учреждений была весьма маломощная, не было санитарных станций, санбакинститутов, лабораторий и других профилактических учреждений. Медицинская помощь в основном была платной, и широким слоям населения она была недоступна»
[236].
Ещё одной нерешённой проблемой «Кресов Всходних» являлся аграрный вопрос. Со временем ситуация в этой сфере не только не улучшалась, но имела негативную тенденцию: если в 1921 году зажиточные крестьяне составляли 8 %, середняки – 30 %, бедняки – 62 %, то в середине 1930-х годов эти показатели составляли соответственно 5, 15 и 80 %
[237]. По данным переписи 1931 года, число хозяйств, имевших землю и использовавших батраков, было очень небольшим: в Белостокском воеводстве – 5,9 %, Виленском – 7,6 %, Новогрудском – 6,7 %, Полесском – 3,6 %. Всего батраков насчитывалось 213 378 человек, а количество хозяев, нанимавших батраков, составляло 37 439 (в 5,6 раза меньше, нежели батраков). Нужно также отметить, что не все наниматели батраков были зажиточными крестьянами: к ним относились ещё осадники, помещики, священнослужители
[238].
Отличительной чертой Второй Речи Посполитой было крупное помещичье землевладение и малоземелье крестьян. Особенно острой ситуация была на «Кресах Всходних»: в 1931 году в Виленском, Новогрудском и Полесском воеводствах хозяйства размером более 100 га (0,5 % от общего числа) имели в собственности 3,1 млн га земли, а вместе с государственными и церковными землями – 4 млн га (48 % всех земель). В то же время на 610 тысяч крестьянских хозяйств земли приходилось почти столько же – 4,3 млн га (52 %), при этом больше половины (56 %) составляли хозяйства, имевшие менее 5 га
[239].
Берёза-Картузская – символ межвоенной «польской демократии»
Помимо национального и социально-экономического гнёта, белорусы испытывали на себе репрессии польского националистического правительства. Межвоенная Польша была отнюдь не демократическим государством. Изощрённые пытки и вопиющие нарушения основополагающих принципов правосудия, прав человека и гражданина – во всём этом Вторая Речь Посполитая вполне может соревноваться со сталинским СССР.
Карикатура на Юзефа Пилсудского в западнобелорусском сатирическом журнале «Маланка» («Молния»). Автор – И.М. Горид.
С 1926 года в стране установился жёсткий авторитарный режим «санации» («оздоровления»). Государство возглавил Юзеф Пилсудский, проводник политики польского шовинизма и ополячивания. На восточных землях перед варшавским правительством стояла чёткая задача – подавление национально-освободительного движения и ассимиляция белорусского, украинского и литовского населения.
Символом террора стал концентрационный лагерь в городе Берёза-Картузская (ныне город Берёза Брестской области), созданный в 1934 году для размещения до суда противников националистического режима. Цель этого концентрационного лагеря состояла в том, чтобы сломить волю заключённых, раздавить людей психологически и физически. В него мог попасть абсолютно любой житель Второй Речи Посполитой, поскольку распоряжение президента Игнатия Мосьцицкого было весьма туманным: «Лица, деятельность либо намерения которых дают основание допускать, что с их стороны грозит нарушение безопасности, покоя либо общественного порядка, могут подлежать задержанию и принудительному помещению в место изоляции, не предназначенное для лиц, подозреваемых либо арестованных в связи с преступлениями». Премьер-министр Польши Леон Козловский в интервью информагентству «Искра» признавал: «Места изоляции будут иметь очень тяжёлый, суровый режим и не будут ничем иным, как только орудием суровой и карающей руки государства»
[240]. За 5 лет своего существования через лагерь прошло около 10 тысяч человек – в основном активистов левых и национальных движений
[241].
О том, какая атмосфера царила в лагере, заключённый понимал с самого начала. Встреча новоприбывших сопровождалась пытками и побоями. Вот как это описывает бывший узник Л.Т. Волосюк (находился в концлагере в 1936 году): «Через лагерь нас выгнали в оплетённый шестью рядами проволоки двор с казармой, которая именовалась арестантским блоком. Здесь нас пропустили через шпалер полицейских с дубинками и втолкнули по отдельности в маленькие каморки, где палач Пытель, он же комендант блока, поддавал нас особой ревизии – обработке по голому телу. Пытель же сам и приводил в чувство с помощью ведра воды. Затем Пытель выдавал арестантское облачение… Я получил номер 633. До полуночи двое полицейских обучали нас, как мы должны справляться и вести себя, сопровождая «науку» дубинками. По полуночи ворвались к нам четыре полицейских во главе с майором. Я изложил рапорт, как меня учили. Майор лениво выслушал меня и полицейским сказал продолжать учёбу. Один полицейский схватил меня за одну руку, а другой за другую, двое же других полицейских начали лупить меня по плечам и груди… Очнулся я весь облитый водой, в тяжёлой лихорадке». Таким же истязаниям подвергались и женщины. Вот воспоминания члена Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ), уроженки Слонимщины В.Г. Искрик (была в концлагере в сентябре 1939 года): «В нашей партии было всего 90 женщин, в основном комсомольского возраста. Перед воротами концлагеря всех нас выстроили по двое в ряд и пропустили за воротами до большого трёхэтажного здания сквозь двойной строй полициянтов с дубинками. Несколько странный вид избиения был для нас неожиданным и ужасным. Каждый полициянт старался обязательно ударить проходящую жертву дубинкой по голове или по спине. Особенно сильным истязаниям подвергались упавшие. То же самое происходило и на лестницах здания до третьего этажа»
[242].
Приведём также воспоминания И.С. Бурака, узника Берёзы-Картузской в 1937–1939 годах: «Новоприбывший на второй день помещался в одиночную изолированную комнату, где в течение шести-семи дней подряд подвергался зверскому избиению. При этом узник должен был стоять лицом к стенке, не шевелиться, не падать на пол без команды… Разговора никакого в лагере не допускалось, даже взглядом нельзя было передавать ничего. Передвижение на площади, на кухню, умываться, на работу и т. д. было только по команде: «Бегом марш!». За малейшее нарушение драконовских правил – битьё резиновыми палками до полусмерти, причём по любой части тела (спине, голове, груди, лицу и т. п.), т. е. там, где чувствовалось больнее, нестерпимее, а за нарушение распорядка дня, а зачастую и без этого, сажали в карцер на шесть, семь дней… Здесь считалось за правило – не допускать смерти физической в концлагере. Если узник по состоянию здоровья мог умереть, то его выписывали из лагеря для того, чтобы скрыть следы смерти последнего»
[243].
