На свободе я пару раз увиделся с ним в 1990 году. Таксисты и мелкие спекулянты Бирюлево его в натуре боялись. Однако общение наше как-то не задалось, и как сложилась его жизнь, я не знаю.
Когда наступила перестройка, ментов какое-то время в зоне вообще не было. Не знали, как им себя с нами вести. Ждали новых предписаний. Охраняли только по периметру. Отбой, как всегда – в десять вечера, и телевизоры должны были выключать. Так самое интересное показывали вечером. Раньше мы ставили какого-нибудь шныря или петуха за пару заварок следить за атасом. Он сидел на подоконнике, караулил, а зеки смотрели кино до полуночи. Ну, а если ментов нету – зачем атасника сажать? Но наш тогдашний завхоз решил продемонстрировать свою власть: «Почему нет атасника? Выключаю телевизор?» Ему дали по макитре, загнали в каптерку и дверь забили досками крест на крест. Дня два там сидел, козел, консервами питался.
Как-то сидим в клетке на вахте. Малю и Лукьяна поймали за карты. Я с Бублем за мордобой. Пара мужичков-пенсионеров за брагу. Витярика служку-казаха поймали в чужой локалке. Муху, как всегда, приволокли за что-то… В общем получилось так, что все клетки заняты одним седьмым отрядом. Мы ржем между собой: «Весь седьмой отряд тут. Только завхоза не хватает!» Вдруг раздается грохот, крики, звуки борьбы и ударов. Волокут в задницу пьяного нашего завхоза, а он орет: «Всем "смирно"!!! Я прапорщик погранвойск или хрен соси?» Ну, мусора как дали ему оторваться! Дурдом! Менты колотят своего первейшего помощника!
На «восьмерке» сидело много казахов. Отличный народ!!! Немало их было среди шпаны – Муха, Урарай, Пистолет, Шумай, Серик – всех не упомнишь. Но, как говорится, в семье не без урода. Появился в лагере конченный, подлый козленыш, мелкий ублюдок и доносчик. Про таких говорят: «Ни ножа, ни х… не боится». Засел в будке и никого никуда не пускал. Кто из мужиков пригрозит ему – тут же писал докладные или вызывал мусоров. Пост его находился в стратегически важном месте: отделял «город» – основную часть зоны – от «деревни». В «городе» находились шесть бараков, выход на промзону, плац для общего построения, столовая, клуб, библиотека. В «деревне» – туббарак и два обычных барака. «Деревню» от «города» отделяла надежная локалка с автоматической дверью, пульт от которой находился в будке-«скворечнике», где засел этот гаденыш. Как-то ночью подожгли его будку, подперев снаружи дверь. У козла был в гостях хлеборез. Мразь эта тощая прошмыгнул в маленькое оконце, а хлеборез сгорел.
Однажды бродяга Гриша Хабаровский пригласил меня в гости. Козленыш мне локалку не открыл, и я вынужден был развернуться восвояси. При встрече я посетовал Грише, что, мол, не можете у себя в «деревне» порядок навести, распустили козлов донельзя… Через пару дней Хабаровский проткнул мерзавца заточкой, но живучий гад опять уцелел, а Гриша раскрутился еще года на три. И еще несколько раз пытались его достать, но он, гад, срывался с любой сковородки.
Незадолго до описываемых событий в лагерь пришел этапом молодой москвич, который гордо именовал себя сукой. На том основании, что раньше был блатным. Сукой он, конечно, не был, потому что никогда не был Вором, но, видимо, называться обыкновенном козлом ему не позволяло самолюбие. Мне он был неприятен и никаких отношений мы с Олегом с ним не поддерживали. Нам и за Удава Цыган навтыкал. А скентовалась эта «сука» с Нельсоном, тоже молодым, пузатым, одноглазым козлом, завхозом по должности. В отряде у него я не был, но, по отзывам, Нельсон козел был веселый и безвредный. И как-то забухали они в каптерке. А казах Нельсона и «суку» спалил. И рванул, было, на вахту доносить. Так они его догнали и завалили на глушняк. Отрезали голову, забрались на крышу трехэтажного барака. С крыши голову здоровенный Нельсон метнул через запретку на волю. А там как раз чья-то матушка с автобусной остановки прет баулы на свиданку. И ей отрубленная голова под ноги катится. Матушка – брык в обморок. Голова справа, баулы слева… Что за лагерь такой, прости, Господи, где средь бела дня отрубленные головы через забор летают? (Это было третье при мне убийство на «восьмерке».)
Вот так – босота не достала, а от рук своих козьих «однопартийцев» сгинул, как собака ненавистный активист. С душком козлы оказались.
Майор Муравьев
Уникальный экземпляр на «восьмерке» – мент Муравей – здоровенный, толстый самодур. Бывало, зимой на проверке кричит зекам: «Всем стоять, не расходиться!»
– Замерзли, гражданин начальник, – отвечают зеки, – давай расход.
– Замерзли, – злорадствует Муравей, – как инкассаторов в засаде поджидать, в снегу по два часа таиться, так не мерзнете. А тут замерзли они…
Летом на жаре зеки, наоборот, прячутся в тень и садятся на корточки… Муравей важно ходит по плацу: «Никому не сидеть, ни лежать… Убитый – ложись. Осужденный обязан стоять! Вы – преступный элемент!»
Зеки ржут. Муравей злится, потрясает мегафоном: «Как дал бы этой фигней! Есть еще сила в руках! Я из-за вас комбайн бросил!»
Когда Муравью присвоили майора, этот придурок засел на вахте и весь день, стараясь изменить голос, сам себя вызывал: «Майор Муравьев, срочно прибыть на вахту». Остальные менты только пересмеивались и покручивали рукой у виска.
Случались, однако, и у него озарения. Ночью на вахту прибегает зек с безумным взглядом: «Гражданин начальник, спать не могу, самолеты мешают».
Муравей смотрит на бирку, видит – из дурацкого четырнадцатого отряда. Снимает трубку, набирает номер: «Але, диспетчер аэропорта? Говорит майор Муравьев. Почему мешаете спать заключенным? Приказываю отменить полеты!». Кладет трубку: «Все, иди спать… не будут до утра летать!».
А уж «засиженный» был… Мы-то хоть нет-нет, да освобождаемся, а у них там жизнь проходит и все лагерные заморочки они впитывают в себя почище арестантов. По весне заволакивают на вахту человек пять осужденных по подозрению в употреблении алкоголя. Прибегает медсестра Шура-Дура со своими трубочками на продув. А у Муравья чашка чая стоит. Шура-Дура в суете цепляет ее и делает пару глотков. Муравей вскакивает – хрясь!!! – чашку вдребезги об стену: «Ты чего? Хрен знает у кого сосала и мою чашку хватаешь! Пошла вон отсюда!!!..»
Кстати, откуда погоняло «Шура-Дура». Одному арестанту в карцере мокрица в ухо заползла. Ну его на санчасть. Медсестра Шура залезла ему в раковину пинцетом, бедолага орет, а она, знай себе, тянет. Вытащила и хвастает начальнику санчасти: «Виктор Павлович, я мокрицу вытащила». Он глянул и обомлел: «Шура, ты дура, это перепонка!!!». Так к ней и прилипло.
Сидит Муравей у подъезда со старушками на лавочке. Ждет служебную машину. Пригорюнился, вздыхает тяжко. Старушки-соседки переживают: «Что с тобой, милок? Что не весел – голову повесил?» Муравей с болью выдавливает из себя: «Зеки, сволочи, опять прапорщика съели…» Старушки в обморок. Муравей, довольный, уезжает на работу. Охранять преступный элемент!
Майор Вихрь
Командовал нашим инвалидным воинством майор Денисов. Сорокалетний гигант килограмм под сто шестьдесят с огромным пузом и красным родимым пятном во всю щеку. В отряде он появлялся редко, но, когда это случалось, майор проносился по бараку, срывая занавески с проходов, как бы случайно не замечая и оббегая стороной проходняки босоты. За свои стремительные набеги он получил погоняло «майор Вихрь». Силищей обладал неимоверной. Однажды он, как всегда, рванул занавеску на шконке, а занавеска оказалась крепко-накрепко закреплена, так он двухъярусный железный шконарь опрокинул одной рукой.
