– Ничего ты не говорил, – твердо возразил Сулейман. – Маленькую, большую… Сразу бы уточнил. Где теперь взять маленькую?
– Поищи кругом.
– Бесполезно. Я знаю деревню. Рябина тут одна растет.
Маша тихо рассыпчато рассмеялась. Стало понятно: ехали долго и напрасно, время потеряли тоже напрасно. Бестолковая перепалка… Один перекладывает вину на другого, а толку мало… Сегодня ей не удастся порадовать отца, посадить рябину…
Анзор почувствовал скрытое несогласие Сулеймана помочь ему, понизил голос, сказал твердо.
– Пойдем вместе поищем.
– Дикую яблоню увидишь, смородиновый куст найдешь, а рябину нет.
– Слушай, брат, видишь девушка смеется… Она думает, я обманул, я не найду рябину. А я найду… У меня тысяча причин отказаться помочь девушке, но я же не отказываюсь. Давай и ты не отказывайся.
– Мне не веришь. Вон Надежда Тимофеевна идет, спроси у нее…
В центре деревни у дома с почерневшими бревнами неприкаянно бродила старушка. Опираясь на палку, она изредка останавливалась и смотрела в их сторону.
Первой к ней подошла Маша. Вежливо поздоровалась. Прежде чем спросить о чем-либо, пристально посмотрела на нее, хоть и хроменькую, но крепкую, бодрую, с сильным телом под старенькой кофтой. Широкая ладонь сжимала грубую нетесаную палку. На резиновых ботах запеклись комья земли. Весь крестьянский вид старушки подсказывал Маше, что она является старожилом здешних мест. Она грозно смотрела на пришельцев, и этот взгляд вселял к ней уважение.
– Дочка, в тутошних местах отродясь рябину не саживали… Зря смотрите. И пошто она вам? Я думала, вы дом для покупки присматриваете, под дачу. А вы про рябину… Подскажи, дочка, кому бы продать мне вот этот дом, соседский? Сестра умерла, а дом пустует уже который год.
– Вам, бабушка, надо объявление в газету дать, – посоветовала Маша, взяв старожила деревни за руку с ласковой фамильярностью. – Продаю, мол, дом, с землей, с печкой…
– Печатала меня газета.
– С садом…, – добавила Маша.
– Да без саду я живу давно, – махнула свободной рукой старушка. – Сил нет его обихаживать.
– А цветы-то вон большие какие, не в вашем палисаднике?
– Мои. Без цветов я никогда не живала. Оне радость приносят. Силы уж совсем меня покинули, а не сажать цветочки не могу. Душа просит. Глаза велят. А тебе мой домик приглянулся? Покупай. Я продам.
– Нет, нет.
– Дешево отдам. А сама в сестрин дом переберусь. Он хоть и холодный, но Сулейман вон починит печку. Обещал.
– Вы одни живете в доме? Дети-то где?
– В городе сын. Он занятой. Работа.
– К нему поезжайте. Здесь, наверное, зимой жить невозможно.
– Ой, что ты говоришь, дочка. Зимой тут такая благодать… С Богом можно тихо общаться. В город я не поеду ни за какие коврижки, там народу полно, тесно. Я там чужая… Вы вот, молодые, должны приезжать в деревни-то.
Маша с любопытством наблюдала за старушкой, прежде всего, за ее манерой разговаривать, в которой заметно сочетались и косноязычие, и проницательность, и откровенность. Побитые дождями цветы еще манили к себе… Но сухие метелки овсяницы да тяжелая крапива забивали их величие, красоту, не давали приблизиться и на метр. Сажать-то цветы у старушки сил хватало, а пропалывать уже нет.
Пока Маша вела неспешный разговор, к ней приблизились Анзор с лопатой и Сулейман. Не успел он сказать двух слов, спросить про рябину, как старушка набросилась на него:
– Вот из-за них, окаянных, у меня никто дом не покупает. Приедут люди смотреть дом, все им нравится… Хвалят. И чего не хвалить? Дом крепкий, теплый. Речка рядом. Грибов полон лес. А как узнают, что рядом живут «нацмены», так и разговаривать не хотят, бросают все и уезжают. Боятся.
– Нацмены? – переспросила Маша, не поняв значения слова, осторожно покосившись на рядом стоящих спутников.
– Я их так зову. Они же пришлые, черте откуда понаехали сюда. А «черными» прозвали их дачники. Прочтут они объявление, приедут и тут же бегут…. Я про цену не успеваю сказать, их уже и след простыл. Сохрани, Господь, и помилуй от такого соседства.
– Сколько бабка Надя тебе говорить, не называй меня «черным», – взорвался Сулейман. – Разозлишь, твоей же палкой стукну…
– Я сама тебя огрею… Чего пугаешь меня, старуху? Бесстыжая ты морда… Не я, они тебя так зовут. Прости, честной Отче. Если бы вы тут не обитали, я бы давно дом продала.
– Пусть они тогда купят ваш дом, – предложила осторожно Маша, бросив взгляд на рассвирепевшего Сулеймана.
Серьезность на ее лице сменилась негодованием, глаза напряглись. Возмущенная его дерзостью, неуважением к старому человеку и пораженная недостойной свободой обращения, она все же хотела избежать конфликта.
– Раз они здесь поселились, значит, дом лишним не будет. К ним еще кто-нибудь приедет.
– Они тут и так везде, повсюду, как колорадские жуки… Соседнее село Никиткино посмотрите, там в школе на одного нашего ребятенка десять чужих приходится, одни «черные».
– Бабка Надя, твой поганый язык я тебе засуну в одно место, – пригрозил Сулейман. – Я шутить не люблю, ты знаешь.
– Что я тебе не так сказала? Ничего плохого. А тебя кто так научил со старшими разговаривать?! Вы у себя там в кишлаке разве ругаетесь, кричите на женщин? По телевизору то и дело говорят, что у вас уважают старость. Вот и уважайте, я правду говорю…
– Наши женщины в аулах никогда не будут возражать мужчине, повышать на него голос. Это у вас принято ругать, материть… У нас женщина молчит в присутствии мужчины. А вы что делаете? Кричите на него, кричите… Теперь за нас взялись. Я тебе сколько раз говорю, Надежда Тимофеевна, не перечьте мужикам, и они, может, водку пить перестанут.
– Я тебе другое скажу. В чужой монастырь не ходят со своим уставом. Ты лучше сделай так, как я прошу… Вот приедут ко мне люди дом покупать, а ты спрячься, не выходи. Когда я продам дом, тогда и показывайся. Сделай так, Сулейман, а я тебя опосля и отблагодарю.
В кармане куртки у Маши зазвонил мобильный телефон. Она быстро вытащила его. Звонила мать. Беспокоилась, как обстоят у нее дела, нет ли каких проблем. Передала также пожелание отца – быть осторожнее, долго не задерживаться, до темна не гулять. Утром Маша предупредила, что поедет с Анзором за город поучиться водить машину, но ничего не сказала про рябину.
– Мать беспокоится? – догадливо спросил Анзор.
– Да. Пора нам ехать.
– Сразу я вас так и отпустил, – возмущенно поднял ладони рук к верху Сулейман. – Мы мяса, баранину нажарили… Амина тебя, Анзор, хотела видеть. Чай попьем. Куда спешить? Уедете еще.
В доме Сулеймана действительно пахло бараниной. Набитая доверху ароматными кусками сковорода ждала гостей уже на столе. Амина стояла у входа с вытянутыми вдоль длинного цветастого платья руками, в кожаных туфлях на массивных каблуках. Удивлял ее маленький рост. Пышные темные волосы, слегка покрытые легким розовым платком, спадали на покатые плечи. Лицо было смуглое, с прямым носом, по-детски мягкими губами. По-русски она говорила плохо, гораздо хуже мужа, корявым языком. Зато четверо детишек, выстроенных вдоль печи, с интересом общались с Машей, но уже нормально, без запинки и какого-либо акцента.
