– Нашла кого пугаться? Деда с чемоданом?
– Тебе смешно. А он, между тем, страшный такой, бородатый. И тебе вместо того, чтобы ему чемодан помогать нести, надо было сказать, что нехорошо по чужим квартирам шастать. Незваный гость хуже татарина.
– Не заводись. Чего на пустом месте нервотрепку устраивать?! Он чечен или дагестанец. Может, с Ингушетии? В общем, лицо кавказской национальности, как в газетах их окрестили, но точно не татарин.
– Лезгинку татары не пляшут, – подала обиженный голос Маша.
– Уже научилась и матери перечить, – прикрикнула на нее мать. – Расхорохорилась, плясунья! Кем бы они ни были, я не хочу, чтобы в моей квартире чужие люди обитали.
Маша отодвинула тарелку и, фыркнув, убежала из кухни.
– А ты, Коля, мог бы меня поддержать, – продолжила Ольга Владимировна, уверенная в своей несомненной правоте. – Завтра она негра в ванной поселит.
– Не поселит, – сказал он, стремясь говорить ласково. – Успокойся же ты наконец.
– Защищаешь ее?! – сердитый голос хозяйки дома, так же отказавшейся доедать котлету, звучал еще громче: – Зря! Дурь у нее в голове играет. Беда по пятам идет за ней, а она слепая. Горе принесет ей этот Анзор. И ничего больше. Ты это знаешь, но боишься ей правду сказать. И все видят: стоило тут появиться Анзору, как парк наполовину вырубили, собак потравили, ненужных магазинов-живопырок понавтыкали, где попало. Во дворе уже на скамейке не посидишь – одни черные ходят, права качают. Дом наш эти черные заселяют, квартиру за квартирой… Вчера в соседнем подъезде мужик помер невзначай… Говорят, здоровый был, но кто-то помог уйти на тот свет. Сегодня в его квартиру уже новый кавказец въехал. А нашей Маше хоть бы хны… Привела чужака, губы надула…. На мать обижается.
– Ладно, я поговорю с ней, она, надеюсь, все понимает, – решительно заявил Николай Степанович, пытаясь поставить точку во вспыхнувшей ссоре.
Ольга Владимировна снова пододвинула к себе тарелку, воткнула вилку в котлету. Обещание мужа немного охладило ее пыл. При частых болях в сердце нельзя было не только психовать и кричать, но даже волноваться. Появление в доме грозного бородатого деда она восприняла, как недобрый знак, как посягательство на спокойствие и благополучие ее семьи. А тут еще и доверчивость дочери, готовой распахнуть двери квартиры всякому встречному, и эти ее непонятные занятия танцами с Анзором. Терпеть загадочные поступки младшей дочери ей осточертело. Интуиция подсказывала: к ее семье незаметно, издалека, тихой змеей, подкрадывается какая-то огромная опасность. Нужно было сопротивляться, кричать, звать на помощь Николая. К нему Маша прислушивается, его она побаивается. Может, все обойдется, и беда пройдет мимо их дома. Может, послушает отца и перестанет встречаться с Анзором.
– Она сама весь вечер рассказывала мне, как кавказцы в деревне дома скупают, – продолжила Ольга Владимировна, перейдя с сердитого голоса на жалостливый. – Поля берут, скот… Скоро все заграбастают. Старух выживают, а дома их за копейки скупают. Куда власть смотрит?
– Все просто, – заключил Николай Степанович тоном профессионала. – Наша молодежь бежит из деревень, не желает скот пасти, а чеченцы, дагестанцы и даже киргизы с удовольствием едут в деревни, за те же деньги там работают. И как тут властям поступить. Выгнать пришельцев? Так в пустых деревнях вообще некому будет жить и работать. У нас в городе почему улицы подметают таджики? Да потому, что русских не заставишь. Приезжим на красивую жизнь приходится зарабатывать. А нашим красивую жизнь подавай сразу, чтобы не работать и миллионы получать… Правильно я говорю, Максимка?
Отец посмотрел на сына, выпившего стакан виноградного сока и потянувшегося за вторым.
– Каждый должен заниматься своим делом, – воскликнул Максим с горячей простодушной верой в сказанное.
– Заставь-ка его ехать в экспедицию или идти на завод, – продолжил отец с большей настойчивостью, при этом лукаво подмигивая сыну. – Не получится. Его, как и все их поколение, от компьютеров не оторвать. Тут в страну беда пришла общая, как и в Европу: зачем нам, местным, работать, когда эту работу сделают приезжие, гастарбайтеры? Исчезла мотивация труда. Все жаждут управлять, командовать, руководить, но не стоять у станка, не подметать улицы. Результат плачевен, он повсюду на виду: местные пьют, влачат жалкое существование, деградируют… А на их место приходят или их место отвоевывают более активные, трудолюбивые…
– Идут пассионарии, – добавил коротко и нахально Максим.
– Кто это? – спросила Ольга Владимировна.
– Мама, читать надо Гумилева, – с упреком заявил сын. – Загляни в компьютер. Пассионарии – это те, кто покоряет слабых.
– Во-во, они нас, действительно, покорят. Без всякой войны.
Ольга Владимировна почувствовала, что ею снова овладело то мучительное чувство надвигающейся беды, которое она часто испытывала в последние дни.
– Дай Бог, нам всем поможет ассимиляция и глобализация, – заумно произнес Николай Степанович. – Терпимее надо быть друг к другу. И все образуется. Терпимее.
– Мы за толерантность! – провозгласил Максим.
– А это кто такие? – раздраженно спросила Ольга Владимировна.
– Не кто, а что. Толерантность – это терпимость.
– Тьфу ты, одни нерусские слова. Скоро не только терпеть друг друга перестанем, но и понимать. Вы как хотите, будьте толерантными, а я в своем доме терпеть негров не буду. Я кого родила, с тем и живу. Кого пригласила в гости, того и угощаю, того и привечаю. А чужие пусть у себя живут, пусть у себя толерантность разводят. Включите телевизор, посмотрите, что в Киргизии творится: у русских и земли, и магазины отнимают. Сжигают дома. Мы этим киргизам заводы, школы, колхозы отстроили, а они называют нас фашистами.
– Ого-о, как Максим завел тебя, Олюша, – заулыбался вдруг Николай Степанович. – Я ему про толерантность другое скажу, не то, что в компьютере заложено. В жизни все сложнее. Он вот Ленина и Маркса не изучал в школе. А нам, помнится, вдалбливали их учение: про то, как верхи не могут, а низы не хотят. По-моему, толерантность появляется как раз там, в то время и в том обществе, где верхи не могут управлять, вернее, не умеют, а низы не хотят работать.
– Расшифруй, я не в теме, пап, – попросил Максим.
– Если бы здесь сейчас был Иван Никодимыч, он бы Сталина привел в пример. При Сталине никто не знал, что такое толерантность, но все были терпимее друг к другу. А я тебе завтра свою теорию изложу. Ты же пока подумай, почему у нас в стране политики не могут управлять, и почему молодежь не хочет работать на стройках и на земле. Только не спеши с ответом. Ведь если бы верхи управляли, то нам не нужна была бы приезжая рабочая сила, гастарбайтеры. А если бы низы хотели что-то в стране исправить, а главное – работать, то мы бы не боялись пассионариев.
Острый вечерний разговор в семье начался неожиданно и закончился неожиданно. Николай Степанович был в недоумении от происходящего… Раньше никому из взрослых, а тем более из детей не приходила в голову мысль поспорить о понаехавших в город и дом лиц кавказской национальности, а тут будто все с цепи сорвались, все оказались в теме, подкованными, знающими, мудрыми. И тема эта внесла явный раскол в их взаимоотношения. Грустно было не от того, что все думают не одинаково, а от того, что каждый стремился уязвить, подколоть другого, продемонстрировать свою правоту.
