А вот в советское время, напротив, всем детям подробно
объясняли — вы можете стать лучше, «достойными людьми», и тогда вас будет за
что любить и уважать. Поскольку же, несмотря на обещания, ни уважения, ни любви
«победителям конкурса» не выделялось, то и получилось, что те дети теперь очень
хотят быть хорошими, очень боятся, что о них подумают что-то не так, посмотрят
на них косо, не одобрят, не поймут, не поддержат.
Так что нынешние подростки, на первый взгляд, менее
тревожны, чем подростки прежние, но, право, это иллюзия. Человек, лишенный
любви, чувства, что он любим, — тревожен, и тревожен тотально, хотя, конечно,
проявления этой тревоги могут быть разные. Да, для нынешних детей спрятаться за
личиной «пустого места» удобнее, но нам остается только догадываться, какой же
сильной должна быть тревога, чтобы пойти на такую жертву. Мы же — дети
соцсистемы — внешне куда более тревожны, нас большее заботит, мы из-за большего
количества вещей переживаем, больше берем во внимание. Но что с того?!
Если дом сгорел, то причина пожара может интересовать нас
лишь теоретически. Факт остается фактом — отсутствие любви, точнее сказать,
отсутствие ощущения, что ты любим, — это катастрофа, потому что будет вечная
тревога и постоянный поиск защищенности. Как мы ищем эту защищенность? Каждый
по-своему.
Одни пытаются, как и когда-то в детстве, заслужить любовь
окружающих. Другие — просто ищут любви, а без нее живут с ощущением
хронического ужаса. Третьи — занимают крайне агрессивную жизненную позицию,
ведь в таком состоянии тревога ощущается меньше. Четвертые — спиваются; тоже
вариант — утопить тревогу в граненом стакане. Пятые — пытаются себя постоянно
чем-то занять, причем так, чтоб ни на что другое, даже подумать, времени не
оставалось. Шестые — везде находят проблемы и складируют свою глубокую, детскую
еще тревожность в эти свои проблемы. Седьмые... Надо ли еще перечислять? Если
вы, ради интереса, научитесь видеть за поступками других людей глубокую внутреннею
тревогу и чувство скрытой детской беззащитности, то составить личную галерею
подобных портретов вам труда не составит.
Состязание с собственным «идеалом» — мука, на которую нас
обрекают наши родители. Разумеется, они делают это не специально, но так
получается. Наши достоинства кажутся им естественными, ведь «так и должно
быть», а наши недостатки они отмечают («чтобы мы стали еще лучше»). И мы
чувствуем, что родители хотят видеть нас какими-то, какими мы не являемся. В
последующем, впрочем, мы и сами будем пытаться разыграть эту пьесу —
представлять себе некий «идеал» (то, какими мы «должны быть»), стремиться к
нему, а не достигая его — тревожиться. А достичь его невозможно, поскольку его
нет, есть только ощущение, что мы «недорабатываем». Проще говоря, мы не
удовлетворены собой, потому что наши родители не были вполне удовлетворены
нами.
Случаи из психгтерапевтическои практики:
«Любить себя я не позволю, это опасно!»
Когда Евгений обратился ко мне за помощью, ему было что-то
около 35 лет. Он уже был вдовцом (его жена умерла пятью годами раньше от рака
крови) и воспитывал дочь, которой к этому времени было семь лет. Впрочем, он
целиком и полностью был погружен в работу, а девочкой, в основном, занимались
родители его покойной супруги. Евгений руководил крупной фирмой, которая
занималась рекламой. Был высоким, и как бы сказали дамы, — видным мужчиной,
состоял в гражданском браке, которым, впрочем, был недоволен.
Какой была причина его обращения за психотерапевтической
помощью? Формальным поводом стали головные боли, которые периодически очень его
мучили. Но в действительности Евгений искал «ответы на главные вопросы», и
после того как прочел мою философскую книгу «Дневник „Канатного плясуна“»,
подумал, что у меня они есть, или, как он сказал — «могут быть». Что он называл
«главными вопросами»? Его соблазняла восточная идея — достичь состояния
просветления, непривязанности; он хотел чувствовать себя свободным и избавиться
от внутреннего напряжения.
Евгений имел прекрасное образование, был потрясающе начитан
и осведомлен, казалось, по всем вопросам. И при всем при этом производил
двойственное впечатление. С одной стороны — прекрасное воспитание, умение ясно
излагать свои мысли, владеть собой. С другой стороны, во всем этом
чувствовалась какая-то наигранность, искусственность и даже чопорность.
Складывалось впечатление, что он пытается выглядеть умудренным стариком,
который уже все изведал, все знает, а потому смотрит на жизнь отстраненно и
высокомерно.
Евгений был единственным ребенком в семье и воспитывался в
основном матерью — учительницей по профессии. Мама была очень требовательной
женщиной, возвращаясь с работы, она словно бы и не выходила из своей роли
учителя. В раннем детстве Евгений очень любил свою мать, потом пытался всячески
заслужить ее внимание и редкие ласки, а затем почувствовал свою полную
самостоятельность. Он уехал из города, в котором вырос, стал учиться в
институте, потом — семья, работа, собственный бизнес.
В отношении с женщинами Евгений был достаточно жесток,
сначала он пытался с ними сблизиться, открыться им, а потом каким-то странным
образом терял интерес, и эти отношения становились формальными, лишенными
чувств. При этом он утверждал, что ни одна из них его по-настоящему не любила,
а если и любила, то «эгоистично»; что все они пытались решить с его помощью
какие-то свои проблемы, что они «связывали и ограничивали».
Я спросил Евгения, чем они его «связывали и ограничивали».
Он посмотрел на меня и сказал с некоторым изумлением в лице
— Как чем? Своей любовью.
— Но они же не любили вас? — наигранно удивился я.
— Да, но... — Евгений стушевался. — Нужно постоянно быть
каким-то. Соответствовать.
— Чтобы они вас любили? — уточнил я.
Попытки расстроить дружбу ребенка с кем-либо, высмеять
проявление независимого мышления, игнорирование его интересов — будь то
художественные, спортивные или технические увлечения, все это, даже если в
целом такое отношение родителей и неумышленно, но тем не менее по сути означает
ломку воли ребенка.
Карен Хорни
f
— Ну, наверное, — протянул мой собеседник и взял паузу.
— А с вашей женой было так же? — спросил я через секунду.
— Она была вылитая мать! — воскликнул Евгений и, кажется,
даже сам не ожидал от себя такой реакции.
— Ваша, насколько я понимаю.
— Да, моя, конечно, — ответил Евгений и задумался. — Знаете,
такое неприятное чувство, что нужно кого-то из себя постоянно изображать — то
решительного, то сведущего во всем, то заботливого. Каждый день — словно на
экзамене...
— И никак не сдать... — я продолжил его мысль.
— Никак не сдать... — эхом ответил он.
— И тревога, — продолжил я.
— Да, постоянно какая-то внутренняя напряженность, — с
готовностью согласился Евгений.
