В целом, Фрейд, конечно, прав — наша тревога в значительной
степени обусловлена недостатком ощущения любви со стороны наших родителей.
Хотя, конечно, дело не в сексуальной любви и даже не столько в недостатке любви
как таковой, а в ощущении недостатка этой любви, что, согласитесь, далеко не
одно и то же. Вполне возможно, что родители любили нас, и в этом я почти не
сомневаюсь (за исключением редких и чрезвычайных случаев), но, по всей
видимости, ого делали это не так, как было нужно, чтобы мы чувствовали себя
любимыми.
Наши родители — живые люди, и они совершают (совершали)
естественные для людей ошибки. Если бы они были роботами, то их поведение
всегда было бы одинаковым, и нам было бы легче сформировать определенную модель
поведения. Но они не роботы, так что временами у них было хорошее настроение,
были силы и время, а потому они обеспечивали нам ощущение комфорта и счастья;
когда же у них было плохое настроение, когда им не хватало на нас ни времени,
ни сил, они, сами того не ведая, повергали нас в пучину детских переживаний и
размышлений, которые стали оплотом наших последующих тревог и комплексов.
Если бы наши родители знали о том, что значат для нас их
действия и поступки, то, вероятно, ситуация была бы иной. Но откуда им было это
знать, если ни программ обучения, ни сертификатов на выполнение родительских
функций в нашей культуре не предусмотрено? Они двигались по наитию и далеко не
всегда попадали «в десятку». Впрочем, даже если бы такой «образовательный
стандарт родителя» и был бы введен, я не уверен, что это решило бы все
проблемы, поскольку для достижения оптимального результата им все равно
недоставало бы способностей медиумов и тонких психологов. Действительно, как
спрогнозировать результат того или иного своего воспитательного маневра, если
ты не знаешь точно, что именно происходит в этот момент в голове твоего
ребенка?
Ошибки наших родителей — вещь абсолютно нормальная, хотя эта
констатация вовсе не снимает вопроса. В детстве мы пережили массу самых
разнообразных психологических травм и стрессов, ни одна из них не прошла
бесследно, а потому наши тревоги и неуверенность можно считать «нормальными».
Впрочем, я не думаю, что это, в свою очередь, снимает вопрос о необходимости
исправлять эту «норму».
И если мы хотим это сделать, общие рекомендации, конечно,
здесь не помогут. У каждого из нас своя история, и потому рекомендации
специалиста должны быть индивидуальными. Однако знание причин наших
психологических проблем, о чем мы и ведем речь в книгах серии «Карманный психотерапевт»,
— это уже, как минимум, половина дела. Сейчас я попытаюсь сформулировать
некоторые, на мой взгляд, очень важные положения, касающиеся чувств тревоги и
неуверенности. Понимаю, что мне не удастся ответить на все вопросы и помочь
каждому из моих читателей, но все же мы продвинемся чуть дальше уже сделанной
нами половины дела.
Невротик похож на человека, который смотрит ввфх на Б(та,
дает ему мудрые рекомендации, а потом доверчиво ожидает, как Господь будет в
соответствии с этими его советами управлять им. Он распят на кресте своей
фикции.
Альфред Адлер
Беззащитность: пути выхода
Возможно, весь предыдущий разговор кажется недостаточно
конкретным, слишком общим. Я вынужден за это извиниться, но, поверьте, иначе он
бы вообще не получился. Передо мной стояла задача обозначить сам факт проблемы,
а вовсе не описать все возможные варианты и нюансы ее проявления. Это
нереально, да я и не особенно-то верю каким-либо классификациям (они способны
выполнить лишь техническую функцию, но не более того). Однако же главная
причина избранного мною образа повествования в другом — проблема, о которой мы
говорим, едина для всех нас по своей сути, но при этом в жизни каждого человека
она приобретает особенные черты. Поэтому я и сконцентрировал свое внимание на
самом факте проблемы, а не на отдельных ее деталях. Сейчас я попытаюсь,
впрочем, разложить все по полочкам. И полочек этих, как я полагаю, три: наша
глубокая внутренняя тревожность, наше недоверие к другим людям и собственная
неискренность и, наконец, чувство одиночества и сострадание самим себе.
Глубокая внутренняя тревожность
Основная проблема человека, насколько я вижу, мысленно
просматривая свой психотерапевтический опыт, заключается в феномене тревоги. Но
она — наша тревога — отнюдь не однородна. Сейчас же речь идет только о самой
глубокой, самой потаенной ее части.
Мы живем так, словно бы не верим в свои силы, словно бы в
любой момент все может обвалиться, рухнуть, что нам не на что надеяться, не во
что верить. И именно поэтому в нас силен страх смерти, именно поэтому нам так
хочется найти нечто, во что можно верить всем своим существом, именно поэтому
мы всю жизнь ищем человека (или подсознательно надеемся найти), который бы
понял нас целиком и полностью, который любил бы нас за то, что мы есть.
Этим человеком является наш «подсознательный родитель». Не
тот, который имелся (или имеется) у нас в наличии, а тот, каким он был по
нашему восприятию до тех пор, пока нам не исполнилось три года. По сути, этот
виртуальный, подсознательный родитель — не кто иной как бог. Быть может, это
звучит парадоксально, но все же давайте поразмыслим над этим утверждением.
Итак, мы ждем того, кто примет нас такими, какие мы есть, при этом он будет к
нам несказанно добр и потому беззаветно любим нами. Чем не бог — любящий,
любимый и всепрощающий?
Теперь дальше. Он — это искомое существо — должен оберегать
нас (или, иначе говоря, мы должны чувствовать себя с ним абсолютно
защищенными), давать нам ощущение свободы (а точнее сказать — уверенности в
том, что наши поступки лишены риска). Нам остается вспомнить заветное «спаси и
сохрани!», а также гарантии «счастия небесного» взамен на преданную и
беззаветную любовь. Иными словами, мы ждем от него вечной жизни. Ну бог или не
бог? Я думаю, что бог.
Наконец, он — этот искомый — должен быть тем, в кого хочется
верить, чью безраздельную щедрость и непогрешимость хочется ощущать. Причем
даже слово «вера» не кажется здесь вполне подходящим, оно недостаточно весомо.
Ведь нам хочется даже не верить, а знать, то есть испытывать ничем не
омраченную, непререкаемую уверенность, «сознание факта». Мы хотим не только
того, чтобы это наше знание было лишено сомнения, нам хочется, чтобы у нас не
было бы даже самой возможности усомниться — «абсолютное сознание». И так можно
верить только в бога, которого ты ощущаешь всем своим существом.
Все это было в нашем младенчестве, а если и не в младенчестве,
то хотя бы в утробе нашей матери, но было, и было обязательно. Потом это ушло
безвозвратно, мы сначала усомнились, потом разуверились, наконец, поняли, что
заблуждались. Все, на что мы надеялись, все, что казалось нам незыблемым и
несомненным, пало и разрушилось. Из Рая мы попали в Ад, и миг этого падения
стал нашим великим испугом, след от которого шлейфом тянется по всей нашей
жизни.
Глубокая внутренняя беззащитность — вот то, что знакомо
каждому рожденному человеческому существу. Сможем ли мы преодолеть это чувство?
Хватит ли в нас силы отказаться от мечты, от поиска бога, которого нет, который
лишь реминисценция нашего детского переживания счастья? Каждому из нас надлежит
ответить на этот вопрос. И прежде чем мы сделаем это, несколько соображений,
если позволите...
