Во-первых, возникшее у нас однажды ощущение, что наши
родители нас предали, — возможно, только ощущение. Мы же должны оценивать
поступок другого человека не по тому, что мы в связи с этим поступком чувствуем,
а исходя из того, какова была мотивация этого действия внутри головы того, кто
его сделал (впрочем, подвергая анализу собственные действия и поступки, было бы
правильным думать иначе — о том, какой эффект наш поступок будет иметь для
другого человека). Как они могли знать, что лично для нас будет значить этот их
конкретный поступок, слово или хотя бы взгляд?
Во-вторых, даже если мы и не ошиблись в этом своем ощущении,
если родители действительно предали нас, ориентируясь в своих поступках не на
наши, а на какие-то собственные интересы и нужды, то это, скорее всего, было
сделано не по злому умыслу, ведь жизнь, мягко говоря, чуть более сложная штука,
чем одни только отношения между родителями и детьми. Мы не стремимся поверять
наши слабости окружающим, и это вполне естественно, ведь здесь присутствует все
тот же страх, все то же недоверие. Наши родители не были исключением и,
конечно, скрывали от нас свои слабости, собственную зависимость. Простить их за
это — вот то единственное, что здесь остается.
В-третьих, нам необходимо осознать, что наше недоверие к
окружающим подчас вовсе не следствие «здравого рассуждения» и «жизненного
опыта», а просто наша еще детская привычка не доверять и сомневаться в
искренности. Я не хочу сказать, что в мире людей нет и не может быть злого
умысла. Но жить так, словно бы он — этот злой умысел — то единственное, что
есть между людьми, это вовсе не «естественная самозащита», а напротив — способ
лишить себя жизни, которая имеет смысл лишь в том случае, если мы все-таки способны
на настоящую близость.
Готов согласиться — страшно доверять и страшно быть
искренним. Это риск — от него никуда не деться, ведь мы уже, что называется,
стреляные воробьи, причем залп был произведен оттуда, откуда мы совершенно не
ждали подвоха. Но мы можем продолжать привычно бояться и дальше, а можем
переступить через свое детство, оставив его позади, чтобы идти навстречу
собственной жизни. Тревога, каким бы ни было происхождение, никогда не является
хорошим советчиком в созидании хорошей жизни.
Нам ничто ее мешает (кроме вашего же страха, конечно) жить,
исходя из презумпции, что доверие и искренность — естественное свойство любого
человека. Пусть для кого-то это сложно, пусть чья-то жизненная история была в
этом смысле весьма и весьма подмочена его родителями, но это вовсе не значит,
что предательство — это неизбежная составляющая человеческих отношении. И
только наш страх, а вместе с ним недоверие и неискренность, — то единственное,
что является по-настоящему серьезным камнем преткновения в создании близких
отношении, полных доверия и искренности.
Чувство одиночества и сострадание самому себе
«Одинокий человек — это только тень, а тот, кого не любят,
одинок всюду и со всеми» — эти слова Жорж Санд о каждом, в чьей биографии было
детство. Испытывая глубокую внутреннюю тревогу, недоверие к людям и самому
себе, трудно не быть одиноким, а точнее сказать — не ощущать себя таковым.
О том, что такое одиночество, мы узнали в своем детстве.
После очередного воспитательного мероприятия, проведенного родителями, ребенок
традиционно чувствует себя нелюбимым, непонятым, ненужным и, соответственно,
одиноким. Тогда-то мы и стали учиться сострадать самим себе, у нас появилась
способность в каком-то смысле даже наслаждаться этими чувствами.
Здесь традиционно срабатывал обычный физиологический
механизм. Когда нас ругали и воспитывали, мы испытывали крайне тягостные
ощущения, но как только эта мука прекращалась, нас оставляли в покое, а потому
мы могли насладиться прекращением наказания. Именно в этот момент мы и чувствовали
себя одинокими, именно в этот момент мы сострадали самим себе. Регулярное
сочетание положительного подкрепления (прекращение наказания) и соответствующих
чувств (одиночества и сострадания самим себе) привело к установлению в нашем
мозгу мощной условной связи — нам стали приятны эти чувства.
Парадоксально, но факт. Будучи в одиночестве, мы страдаем,
но нам это приятно, пусть и подсознательно. В конце концов, какая разница, как
мы добиваемся приятного! Мороженое, конечно, вкуснее соленого привкуса собственных
слез, но если в свое время эти слезы сочетались по времени и месту с
положительным подкреплением (а так оно и было — в этом сомнений нет никаких!),
то и они сойдут.
Отдаем ли мы себе отчет в том, что мы испытываем
наслаждение, переживая тягостное чувство одиночества и испытывая сострадание к
самим себе? Я думаю, что нет. Хотя стоит нам над этим задуматься, и мы заметим,
что в этом утверждении есть своя сермяжная правда. И она печальна, поскольку,
проникаясь такими чувствами, мы отказываемся думать о том, что мы можем быть
счастливы в отношениях с другими людьми. У нас опускаются руки, и мы ничего не
делаем для создания этого счастья.
А что если хотя бы временно забыть об этом чувстве? Что если
дать себе труд задуматься о том, каково наше реальное положение? Действительно
ли мы так одиноки, имея родителей? Да, часто они не понимали и не понимают нас,
да, они имеют какие-то свои представления о том, как мы должны жить, что мы
должны Делать и все такое прочее. Возможно, как раз это нас и смущает (напрягает,
расстраивает, бесит), но, право, так ли много в этом мире людей, которые
искренне хотят нам счастья? Пусть они понимают его как-то по-своему, не так,
как мы, пусть их попытки осчастливить нас не всегда удаются, но само это
желание — дорого стоит!
И быть может, это правильно — научиться ценить не то, что
делается, а то, что хотят сделать. По крайней мере, в отношении наших близких
это правило надо внедрять категорически! Конечно, нам бы хотелось чувствовать
себя любимыми, нам недостаточно знать, что нас любят. Но для этого мы должны
уметь говорить на одном языке, а это подчас трудно, если учесть разницу разных
жизненных опытов. Люди, пережившие войну, например, это совсем не те люди,
которые не знают войны. Люди, которые воспитывались советской системой, это
совсем не те люди, которые выросли в годы перестройки и тем более в «новой
России».
Да, мы с нашими родителями разные, но одно и навсегда
связывает родителей с их детьми — мы биологически (генетически) очень схожи со
своими родителями. Мы наполовину их клоны — наполовину клон нашей мамы, а
наполовину клон нашего папы. И это невозможно не заметить,, если мы смотрим не
на то, что делают наши родители, а на то, как они это делают. Если
приглядеться, то нетрудно заметить, что мы ведем себя точно так же, как они, —
у нас те же повадки, такие же особенности реагирования. Возможно, мы проявляем
то же упрямство, ту же силу характера, имеем те же слабости, недостатки и
манеры.
Отличается наше внутреннее содержание, обусловленное той
средой, в которой мы — то есть и мы сами, и наши родители — формировались, но
психологический костяк — он похож, и очень! А если рассуждать таким образом, то
разве оправданно винить родителей в том, в чем они не виноваты? У них не было
другой, а тем более нашей окружающей среды так что они просто не могли
получиться другими. Может быть, сознание этого облегчит нам преодоление
разногласий? А если это удастся, то разве же мы не почувствуем себя куда более
счастливыми? Я думаю, что почувствуем. По крайней мере, ощущение одиночества нам
уже точно не грозит.
