Потому то, каким он — половой инстинкт — у нас
сформировался, и то, что он с нами сделал, в значительной степени обусловлено
тем, как позиционировали себя в этом вопросе наши родители, — что они делали,
что они нам говорили и чем все это кончилось. Впрочем, то, чем это кончилось,
можно озвучить сразу: возникновением патологического и неосознанного (примерно
в той же мере, в какой мы не осознаем ни ощущения собственной беззащитности, ни
ощущения неудовлетворенности самими собой) чувства вины. Да, мы все живем с
чувством вины, так, словно бы совершили какой-то тяжкий грех. Скорее всего,
впрочем, вы не чувствуете эту вину, но ведь это не главное; важно то, что вы
ведете себя так, словно бы этот грех есть на вашей совести
[15]
.
Мы описали личностный идеал как фикцию, отвергнув тем самым
его реальную значимость, но вынуждены все-таки признать, что он, хотя и
нереальный, имеет все же большое значение для процесса жизни и психического
развития.
Альфред Адлер
Грязное место
Вопреки представлениям основателя психоанализа,
сексуальность не соединяет, а категорически разъединяет ребенка с его
родителями. С самого раннего нашего детства родители выполняли роль
своеобразных блюстителей порядка в этой сфере. Именно родители учили нас
скрывать свои «срамные места». Изначально ребенок, конечно, не понимает, что
«это» нужно прятать, и узнает об этом именно от родителей. Все реакции
родителей — от тревоги до раздражения, от спешного надевания на нас трусов после
купания до суетливого обращения с нами в общественном туалете — указывали нам
на то, что «это» следует держать в строжайшем секрете от окружающих. Причем
чаще всего родители воспитывали нас в этой области молчанием; не словом, как в
других случаях, а всем своим поведением они показывали нам, что «это» (то есть
наши половые органы) — то, что надо прятать.
Так, в этом режиме своеобразного замалчивания и отчаянной
конспирации, в голове ребенка постепенно формируется представление о том, что
его половые органы — это «грязное место». Говорить об этой части тела можно в
исключительных случаях и только при экстренной необходимости справить большую
или малую нужду. Причем даже в этих случаях предпочтительнее говорить не «я
хочу пописать» или «я хочу покакать», а, например, «мне надо по маленькому»,
«мне надо по большому».
Вообще говоря, в ходу были самые разные способы сокрытия
реального предмета. Например, все мы знали, как «это» называется на самом деле,
но мы должны были называть «это» какими-то псевдонимами — «краник», «дырочка»,
а то и вовсе никак — «это», «здесь», «снизу»... Иными словами, налицо были все
признаки секретности, потаенности и неприличности. И надо сказать, что наши
родители были единственными в мире людьми, которые учиняли в этой области нашей
жизни такую строгую цензуру, такой серьезнейший контроль, столь дотошную
секретность.
Параллельно с этой системой замалчивания и информационного
скрадывания мы имели на эту тему разного рода общение со своими сверстниками —
во дворе, в песочнице, в детском саду. Мы узнавали здесь, как что называется,
как у кого оно выглядит и что с этим делают. Разумеется, все эти знания
передавались детьми друг другу как сакральные, в тайне от взрослых, со
множеством самых разнообразных ритуалов — подглядываний, игр (например, «в
доктора») и пр.
Кроме того, мы узнали, что соответствующие названия
(органов, актов и т. п.) могут использоваться как ругательные, а произнесение
одного из таких слов в обществе является настоящим святотатством. Эти слова
замалчивались, как будто бы на них было наложено какое-то заклятие. Мы знали,
что это табу, даже если нам никто об этом специально не говорил. Эти слова,
словно бы в свое время имя еврейского бога, были покрыты для нас тайной и
связаны с предощущением великой беды. Таким образом, тайна разрасталась, и эта
тайна, о которой, как нам тогда казалось, знали только мы и наши родители,
пролегла между нами и ними.
И нужно очень хорошо разбираться в детской психологии, чтобы
понять, сколь серьезные последствия могут иметь для нее подобные замалчивания и
маневры! Детское мышление — это магическое мышление, ребенок верит в чудеса, в
возможность невозможного, а тайны — завораживают и пугают его, он испытывает
перед тайной благоговение и страх. Замалчиваемая сексуальность и родительское требование
держать ее в секрете — вот тот остов, на котором, в значительной мере, лежат
наши последующие, уже взрослые, психологические комплексы и проблемы.
Так, сами о том не догадываясь, наши родители заложили в нас
чувство стыда за «неприличное», т. е. за все, связанное так или иначе с
сексуальностью. Поскольку же границы этого «неприличного» не были тогда ими
четко определены, то и наше будущее, более широкое, более объемное чувство
вины, распространяющееся на самые разные сферы жизни, берет свое начало не
где-нибудь, а в том нашем детском страхе перед сексуальностью. Иными словами,
панические реакции родителей, вызванные проявлениями детской сексуальности,
пугают ребенка, и потом именно этот страх перед «неприличным» становится
подсознательным оплотом чувства вины взрослого человека.
Так случилось, что на долю наших родителей выпала задача
приучать нас к тому, чтобы мы скрывали свою сексуальность и все, что с ней
связано. Можно сказать, что таков был социальный заказ. Это не родители
требовали от нас скрывать наши «срамные места», а их устами и делами требовало
от нас общество, в котором нам приходилось жить. Но так или иначе, факт
остается фактом: с самого раннего детства нас приучали к тому, что
сексуальность — это грязно и стыдно. К сожалению, для многих из нас, уже
выросших, этот вопрос так и остался в этой степени разработки. И эта проблема —
уже наша, а не наших родителей. А потому решать ее надо нам, а не нашим
родителям.
В мире, который кажется враждебным, усиливается интерес к
собственной персоне и убывает интерес к другим людям.
Альфред Адлер
Наступает период, когда зрелый человек как бы становится и
своей собственной матерью, и своим собственным отцом. Он вмещает в себя
объединенное их сознание. От материнского сознания ему передается: «Не
существует злодеяния, не существует преступления, способного лишить тебя моей
любви и моего желания, чтобы ты жил и был счастлив». Отцовское сознание
говорит: «Ты совершил зло, последствия твоего проступка неизбежны, и если ты
хочешь сохранить мою любовь, ты должен искупить совершенное зло, ты должен
исправить свое поведение». Зрелый человек только с виду свободен от
материнского и отцовского влияния. На самом деле их влияние он включил в свою
сущность, спрятал в себе.
