Дюваль почесал голову, наморщил лоб и уставился круглыми очками на Самойлова:
– Алекс, а что я должен представлять? Надо ехать и всё. Нам просто повезло с тобой, и этим надо воспользоваться. Или я чего-то не понимаю? Тогда объясни.
– Нам с тобой не повезло. Это вообще какое-то лотерейное слово. Мы с тобой смоделировали ситуацию и теперь пожинаем заслуженные плоды, боюсь только, что они нам боком с тобой выйдут. Первое, – Лёшка удобно облокотился спиной на подоконник и привычно начал загибать пальцы, – то, что Алёнка выдала случайно тебе, точно так же она могла об этом рассказать и отцу. Он наверняка у нее поинтересовался, о чем вы говорили до его появления. Второе, мне думается, Нелюбин месяц молчал не потому, что в столицу письма строчил, это чушь полная, а просто рассчитывал на твою природную скромность – спросил, не ответили, забыл. Третье, ему до чертиков будут любопытны твои дальнейшие действия, а отсюда вытекает четвертое – он или ничего не будет делать или наоборот должен что-то предпринять. Но вот что, я пока не знаю.
– Алекс, извини меня конечно, но это бред, – Поль едва не подпрыгнул вместе с табуретом, – ты насмотрелся политических детективов, вон совсем недавно показывали «Три дня из жизни кондора». Один вышел из конторы за ланчем, потом вернулся, а всех сотрудников расстреляли. Но я же не в политику играю, я всего лишь деда ищу, даже его могилу, небольшой кусочек земли – и всё.
– Знаешь, иногда так бывает. Ищешь уголь, а находишь алмазы, и это не всегда хорошо заканчивается. Давай не будем недооценивать Нелюбина и давай прогнозировать возможные проблемы. Старик Черчилль замечательно сказал: «Наши проблемы не исчезнут из-за того, что мы закроем глаза и перестанем на них смотреть». Думаю, если Нелюбин не сказал тебе правды, значит, на то у него были причины, какие именно – не знаю. Могу только предположить, что они каким-то боком упираются в прошлое. А если у него есть причины, значит, должны быть и резоны, чтобы охранять это прошлое.
– Лёш, ну что ты прицепился к Нелюбину, да забудь ты про него, давай просто прокатимся в деревню или я один туда поеду. – Поль старался не горячиться, но порой его задевала странная инертность Самойлова. Каждый раз, где были простые решения, он сам себе постоянно придумывал трудности.
– Поль, пойми, если бы мы с тобой пошли в лес по грибы, много думать не надо, лукошко в зубы и коси, сколько влезет. Давай сделаем немного по-другому: деревня от нас никуда не убежит. Лучше мы с тобой завтра обследуем адрес твоего деда в Лисецке. Ты возьмёшь чётную сторону улицы, я нечётную, не принципиально. Но главное, найди завтра Алёнку и просто с ней поздоровайся, мне любопытна её реакция.
– Ты опять что-то придумал? А какая у неё реакция должна быть, если мы сегодня вместе поужинали?
– Если мои опасения не напрасны, то она вообще тебя не заметит. Решили, встречаемся завтра после занятий.
Поль возвращался от Алекса в лёгком недоумении. Так всё здорово складывалось, прощупалась наконец-то ниточка к Сороке, бери и разматывай, но нет. Надо было на ровном месте придумать проблему с Нелюбиным, забивать себе голову страшилками и тормозить процесс. Вон, даже Черчилля приплёл. Неожиданно ему в голову пришла мысль о том, что Алекс очень напоминает его мать. Катрин так же старается обходить все острые углы, если дело касалось силовых структур. Они вдвоем дуют на воду – так, вроде, звучало в русской поговорке. Вот зачем, спрашивается, завтра терять время на поиск дома и соседей, когда больше шансов найти прямого участника событий? Нет, Алексу надо было отдать должное, голова у него работает за троих, но решительности явно не хватает. погода в вечернем городе соответствовала его настроению. Налетающие порывы ветра заставляли крыши всего района опасно громыхать жестью и пригибали и без того сутулую фигурку француза, спешащую на автобус. Неожиданное затишье давало возможность поглубже набрать воздух в лёгкие и продолжить путь. Только бродячим собакам было всё нипочём, дождь их умывал, порывы ветра расчесывали им шерсть, а они только держали нос строго по ветру, принюхиваясь к переменам, которые принесет им завтрашний день.
После того как Поль попрощался, Лёшка тоже долго не мог найти себе места. В качестве успокоительного он выпил еще чашку кофе и закурил сигарету. Легче не стало. Тогда он решил проблему иначе – вымыл кухню после французского слонопотама и перемыл все чашки в раковине. Физическая нагрузка сняла стресс, но полностью отбила желание спать. Лешка перебрался в спальню, нашел плеер, который он купил перед Новым годом на толкучке за безумные двести сорок рублей, не раздеваясь, лег на диван и надел наушники. Он вспомнил, как еще мальчишкой лет двенадцати услышал впервые «Обратную сторону Луны» легендарной, совсем не советской темно-пурпурной группы. Слов он еще не понимал, но такая музыка в словах и не нуждалась. Однако пионерам такие песни слушать строго возбранялось. Очевидно, мудрые партийные идеологи берегли их уши подобно воску, спасшему однажды аргонавтов от прожорливых сирен. Наверно поэтому на следующий день в школе, когда одноклассница подвинула Лёшке модную в те времена девчоночью анкету, обязательную для заполнения, в графе «ваш любимый певец» Лёшка увидел сделанную кем-то корявую запись «Кобздон», он не стал выпендриваться и, практически, честно написал «тоже Кобздон». Самойлов улыбнулся детским воспоминаниям, и стало немного легче.
Всё ли я правильно понимаю? – мысленно спросил он у Пинк Флойда. Тот пошипел началом песни и ответил:
Remember when you were young,
You shone like the sun.
Shine on, you crazy diamond…
Май 1937, г. Лисецк
… – не выживет… кто знает…
Бартенев услышал едва различимые слова. В голове мчался поезд, колеса стучали ритмично на стыках рельс, и из-за этого грохота сложно было вообще что-либо понять, но всё же отдельные слова иногда приобретали знакомые очертания. Виски были сдавлены тисками, и каждый толчок крови в них был крайне болезненным. Сильно мутило.
… – и похуже бывало, молодой еще, вытянет… – приятный спокойный баритон принадлежал очевидно совсем взрослому человеку.
… не понимаю, все там будем … зачем? – первый голос не унимался.
Бартенев попытался приоткрыть глаза, но они были словно склеены. Надо было помочь им руками.
– Так, так, дело пошло, – баритон был явно обрадован. – Давайте-ка, голубчик, порадуйте научную общественность. Не спешите, я сейчас протру вам глаза.
Владимир Андреевич почувствовал, как на лоб легла мокрая тряпка и чьи-то заботливые руки прикоснулись к глазам. Стало значительно легче, и сознание вернулось к нему одновременно со зрением.
Сломанные очки на мясистом носу незнакомого человека поблескивали в сумерках. Лицо разглядеть было сложно, но его аккуратные движения рукой по лицу не несли с собой угрозы. Влага бодрила с каждой минутой всё больше. Когда Бартенев смог разглядеть окружающий его мир, то снова захотелось закрыть глаза и провалиться в небытие. Большое, прокуренное помещение было плотно заставлено деревянными двухъярусными нарами, стоявшими в несколько рядов. Сверху свисали куски ободранных простыней вместе с ногами их владельцев. Люди были повсюду. Некоторые сидели за длинным столом и курили, не спеша беседуя между собой, некоторые спали, сидя на нарах, прижавшись плечами друг к другу, некоторые просто стояли вдоль серой стены, опершись на нее спинами. В воздухе стоял смрад от грязных тел, вперемешку со сладковатым запахом крови и табака. Небольшое окно с решеткой под потолком не успевало справляться с вентиляцией. В каждом звуке, скрипе, слове и движении чувствовались вселенская тоска и ужас, которые, казалось, материализовались и говорили: «мы с вами, мы здесь».
