Лицо с очками принадлежало, как оказалось, человеку достаточно пожилому, но не старому. На вид ему было не больше пятидесяти. На нем был синий пиджак, надетый сверху на свитер. Длинные волосы с благородной проседью падали на лоб, и одной рукой ему постоянно приходилось их откидывать назад, а второй рукой он протирал Бартеневу лицо. Отросшая щетина, изможденные голубые глаза и лоб с глубокими морщинами никак не вязались с грамотной и интеллигентной речью.
– Ничего страшного, просто гной поднакопился. Надо чаще умываться, голубчик, – он неожиданно улыбнулся. Улыбка вышла какой-то профессиональной, что ли, но Владимиру Андреевичу стало спокойнее от нее на некоторое время. – В принципе ничего смертельного – перелом носа, очевидно трещина в лицевой кости и сопутствующее сотрясение или вероятно даже ушиб мозга. Но это не страшно, если вас, конечно, еще раз не допросят. Извините, не представился, Яков Семенович Нестеров, хирург городской больницы, то есть бывший хирург, – поправился он.
– Бартенев … спасибо, – прошептал Владимир Андреевич через силу и протянул руку.
– Знаем, знаем, философ, – улыбнулся врач и ответил на приветствие, – там, в углу, – он кивнул, – ваш коллега из университета с кафедры литературы. Когда вас принесли, он сказал, кто вы и откуда. Сейчас спит, поздороваетесь чуть позже. Да, и можете меня не благодарить, пришлось оторвать половину рукава вашей рубашки. Я вам компрессы на лицо делал. Мои рукава, увы, израсходовались почти год назад, – он улыбнулся, как улыбаются врачи, сдержанно, но обнадеживающе.
Недалеко, за головой, раздался стон. Нестеров повернул голову на звук и прищурился:
– Извините, я не надолго. Там травма челюсти.
Бартенев немного приподнялся, облокотившись на локоть. Рядом, в ногах сидел еще один человек, средних лет, в телогрейке.
– Привет, профессура, я Василий, – Бартенев теперь понял, чей голос сомневался в его живучести, и пожал твердую и сильную ладонь. – Бывший токарь с «Электросигнала», – он подумал, что преподаватель не понял, о каком заводе идет речь, и добавил, – ну… который раньше был «Красный сигналист». Вот… а теперь вредитель, получается. Мы выпускали оборудование для железной дороги. Комиссия брак выявила. Начальники отбрехались, а я вот теперь здесь объясняю, из-за чего вышел брак. Так еще оказалось, что я политически неблагонадежный. Да ладно… Бог не выдаст, свинья не съест. А Нестеров наш конечно молодцом, стольким здесь уже помог, вон и ты очухался, да и мне он зуб больной выдернул. Повезло всем с доктором…
– Долго я здесь нахожусь? – голос Бартенева чуть окреп, и звон в голове постепенно становился менее заметным. Резкая боль прошивала нос, отзываясь на любое движение, но это можно было перетерпеть.
– Ща, – Василий задумался и стал загибать пальцы, – ну да, получается третьего дня тебя занесли. Полных два дня, значит. Сегодня среда у нас. Так, смотри… у нас тут правила. Народу много, а мест мало. Лежи тут, пока больной, а как выздоровеешь – не обессудь, спим по очереди.
– Я могу освободить место, – Бартенев сделал попытку сесть, но твердая рука прижала его к одеялу.
– Это доктор тут всё определяет. Его слово – закон. Так что жди и не трепыхайся. Как скажет, так и будет.
Яков Семенович не заставил себя долго ждать:
– Акробатические этюды исполнять нам еще рановато, молодой человек, полежите пару деньков, потом можно будет передвигаться, но без резких движений. Василий, – обратился он к токарю, – а вас я попрошу, раз в час мочите тряпку водой. Ему пока лучше оставаться на месте. – Василий покорно взял оторванный рукав и двинулся в сторону рукомойника с краном.
Врач окинул взглядом Бартенева, поправил очки и негромко произнес:
– Когда встанете на ноги, будьте внимательны. О себе много не рассказывайте. Здесь есть наседка, кличка Мячик, но не исключаю, что есть кто-то еще. Больше слушайте, меньше говорите. У вас травма головы, так что возможна частичная амнезия. Может, и выпутаетесь. Еда убогая, но есть надо обязательно. Сейчас это единственное лекарство для вас, и старайтесь больше спать. Это приказ.
Вернулся Василий с мокрой тряпкой в руке и передал её врачу. Нестеров парой движений ловко превратил оторванный рукав в полноценный компресс и положил его на лицо Бартенева. Владимиру Андреевичу стало совершенно спокойно, несмотря на всю тяжесть переживаний и физической боли. Минут через десять он безмятежно уснул.
На следующее утро Бартенев проснулся вполне полноценным человеком. Лицо болело, но больший дискомфорт причиняли ему собственные брюки, от которых нестерпимо несло мочой. Бартенев был уверен, что он проснулся именно от этого запаха. Подождал около часа, пока закончится очередь к умывальнику. Потом осторожно, придерживаясь руками за нары перебрался к нему, снял с себя брюки и как смог застирал их. Отжимать было сложно, рукам не хватало былой силы, поэтому, слегка умыв лицо и сполоснув рот, он вернулся на свое место и кое-как пристроил сырые брюки для просушки.
– Здравствуйте, Владимир Андреевич, – поприветствовал его Нестеров, – не надо стесняться и беспокоиться. Здесь у половины людей штаны обмочены. Анатомия, знаете ли. Когда человек в стрессовой ситуации или при смерти, сфинктеры расслабляются, и вуаля – приходится отрабатывать в собственные брюки. Просто вам надо адаптироваться к этому. И чем быстрее, тем лучше.
– Рад видеть вас, Яков Семенович, – ответил Бартенев, улыбаясь, – на обратной дороге я уже не стеснялся, и пока вешал брюки, мне кажется, я полностью адаптировался, потому как делал это не задумываясь, по какой-то давно забытой привычке.
– Так, так, – широко улыбнулся Нестеров, – может, у вас на самом деле амнезия и вы уже не первый раз в тюрьме?
– Нет, абсолютно точно помню, меня здесь не было. К тому же я троцкист-террорист или наоборот, террорист-троцкист, а за это, я полагаю, еще в первый раз должны были расстрелять.
– Шутить изволите? Похвально. Присутствие духа даже критической ситуации говорит о силе характера, уважаю. А если принять во внимание еще обмоченные штаны… – рассмеялся врач и прикрыл кулаком рот.
– А вас-то за что привлекли, если мой вопрос уместен, конечно? – Бартенев поддержал шутливый тон беседы. – Кому-то что-то не то отрезали?
– Не успел, батенька, не успел, – Нестеров наклонился к Владимиру Андреевичу и негромким голосом изложил: – Видите ли, я из семьи священника, в четырнадцатом году после окончания Томского университета был мобилизован и отправлен на фронт, где работал в полевых лазаретах до конца войны, потом попал в армию Колчака, а с двадцатого года в Красную армию и в лисецкий гарнизонный госпиталь. Сами понимаете, я со своей биографией был заранее обречен, и сито чекистского отбора оказалось для меня слишком частым, – врач задумался и вздохнул, – так что я с вами одного поля ягода теперь. Оказывается, по заданию троцкистской организации я занимался вредительством и вообще готовил массовое отравление военнослужащих всего лисецкого гарнизона. Но, – Нестеров поднял вверх указательный палец и улыбнулся, – практики у меня теперь хоть отбавляй.
