– Ленк, ну ты уснула? – ручка на двери требовательно задергалась. – Я опаздываю. – Брат вечно опаздывал, но, однако, никогда еще ни разу не опоздал.
– Пару минут, окей? – сестра понимала, что парой минут тут не обойдется, тем более в такой день… Но, чтобы снизить градус напряжения, приходилось нагло врать, а потом минут пятнадцать спустя выпорхнуть из ванной комнаты, чмокнуть брата в щеку и погасить семейный пожар еще в зародыше. Эта схема очень даже работала, причем довольно часто. Трудно делить одно зеркало на двоих, особенно, когда ты уже совсем взрослая, да к тому же еще, если сегодня у тебя свидание…
– Алён, знаю я твои минуты … – ручка не сдавалась. Но тут в коридоре послышался спокойный баритон её отца, и всё сразу стихло. Как он это делал, Ленка не понимала. Слышала и видела много раз, но не понимала, как можно было так точно и, главное, не повышая голоса, найти и расставить слова в такой последовательности, что спорить не хотелось вообще, да и обиды никогда не возникало. Нет, что не говори, такой отец мог быть только у неё.
Когда, спустя минут десять, Ленка в спортивном костюме волшебно-фиолетового цвета с супермодным значком «Puma» чуть выше правого кармана, недавней покупке отца, вбежала на кухню, вся семья была в сборе. Мать поднялась, чтобы принести ленкину порцию любимых ею чуть поджаренных сосисок с аппетитно пахнущей яичницей и маленькую чашечку из старинного сервиза, наполненную душистым кофе. Чай Алёна не жаловала, а кофе, сосиски и ветчина всегда в доме присутствовали в полном объеме. Несмотря на общий дефицит в стране, спецмагазин при управлении, где служил отец, работал исправно. Ленка кивком поблагодарила маму и села за стол. Брат спешно дожёвывал бутерброд, бросая на сестру укоризненные взгляды.
– Что? – Алёна скорчила удивленную гримаску, но искорки в глазах веселились. С братом они практически никогда не ссорились.
– Я тебя точно убью, – Валера улыбнулся, отхлебнул чай и, на ходу снимая футболку, кинулся в ванную.
Зинаида Степановна, покачивая грузным телом из стороны в сторону, суетливо заспешила мимо отца к плите, чтобы вынуть из духовки только что приготовленные пирожки с капустой. Если весь дом куда-то спешит, значит, и ей надо поторапливаться. Ленка проводила мать взглядом и подумала: вот сильная штука любовь. Они с молодым и поджарым отцом так внешне разнятся, но ведь любят же друг друга всю жизнь. Ленка помнила их свадебную фотку, сделанную лет двадцать пять назад, где мама была совсем молоденькая и стройная, а отец был совсем другим – хрупкий и невзрачный. Прошло вроде немного времени, и всё встало с ног на голову – хрупкое стало сильным, а стройное – обрюзгшим. Чудно. Всё-таки матери больше повезло с отцом. Тот, видно, как полюбил ту стройную красивую девчушку со старой фотки, так и остался влюбленным в нее навсегда. Ну, а за что мать любит отца, тут перечислять устанешь. Ленка вздохнула.
– Свидание сегодня сразу после института, дочь? – спросил отец, не отрывая взгляда от сосиски, которую резал в этот момент ножом. Спросил просто и буднично, как обычно просят передать соль или перец.
Ленка поперхнулась:
– Пап, какое свидание?
– Какое свидание, Кирюш? – эхом отозвалась мать
– Ну, я рад, что не вечером, – не отвечая на их вопрос, сказал Кирилл Филимонович, – значит, мать волноваться не будет. Кстати, соль передай, будь добра, – обратился он к дочери. Ленка, перепутав ёмкости для специй, протянула ему перец:
– Пап, ну какое свидание, с чего ты решил? – повторила она настойчиво.
Отец, продолжая бороться туповатым ножом с сосиской, спокойно произнес:
– Если до экзаменов еще далеко, если сегодня никто не собрался в театр, если дочь именно с утра накладывает косметики гораздо больше, чем обычно, – вывод напрашивается единственный – свидание. Причем, свидание днем. Если бы вечером, ты накрасилась бы после занятий. Логично?
– Пап, ну это не свидание, просто договорились встретиться с человеком, поговорить. Ну сам же говоришь – все свидания вечером. Значит, днем – это встречи, логично? – со смехом парировала Ленка. – А косметика… так я же стареть потихоньку начинаю. Вот и приходится ею пользоваться больше и чаще. – Тут Ленка не выдержала и рассмеялась от души, прикрывая рот ладошкой. Легко смеяться над собственной старостью в девятнадцать лет.
– Да, конечно, логично, только я просил соль, а не перец, – улыбнулся отец. Ленка увидела, что именно она держала в руке, и окончательно расхохоталась.
– Так, а что, больше никто никуда не спешит? – мать, уперев руки в крутые бедра, шутливо показала, кто на кухне хозяин. – Доедайте и убегайте, болтуны.
– Так все-таки, с кем встреча? – ненавязчиво продолжил отец.
– Он француз, пап.
– Кто?! – тут уже поперхнулся Кирилл Филимонович и растерянно оглянулся на мать. – Ты, надеюсь, не забыла, где я работаю?
– Это преподаватель, пап, с нашей языковой кафедры, – отмахнулась Ленка, – сам попросил встретиться. Там, наверное, вопрос либо в факультатив упирается, либо что-то еще. Ой, всё, меня уже нет! – Она подняла взгляд на часы и выбежала из кухни. – Спасибо, мам, – донеслось из коридора.
Май 1937, г. Лисецк
Владимир Бартенев после окрика конвойного поспешно прижался лбом к стене, чтобы лишний раз не получить в спину или в шею унизительный тычок. Это был среднего роста человек с растрепанными кудрями каштановых волос. Умные серые глаза, небольшой нос и высокий лоб выдавали в нем интеллигентного человека и тонкую натуру. Каштановая бородка была пострижена клинышком, как того требовала мода в ученых кругах. В свои почти тридцать два года он ощущал себя пожившим и много чего успевшим. Но, когда солидного человека, заведующего кафедрой социально-экономических наук, доцента философии по-крестьянски матерят, тычут прикладом винтовки, а в лучшем случае устало рявкают: «Мордой в стену, лярва», приходит понимание того, что видно не так много пожил и не так много успел. И вряд ли теперь успеть. Нет, липкого страха он не чувствовал. Интеллигентному, воспитанному человеку, к тому же не последнему специалисту в области мироздания и понимавшему ясно и четко, чем бытие отлично от небытия, смешно ощущать подобные эмоции. Осталось право только на легкое разочарование и усталость. Однако и это тоже было под запретом воспитания.
– Вперед пошёл! – Лязгнул засов, и Бартенев шагнул в открытую дверь небольшой и изрядно вонючей комнаты. Из всего убранства посередине стоял деревянный, облупившийся от времени и бесчисленных слоев краски стол, и еще вдоль стены расположились два металлических ящика, очевидно, для одежды. В углу, сутулясь, стоял невысокий человек средних лет в форме энкаведэшника, в званиях Владимир Андреевич не разбирался, который указал ему рукой на стол и коротко бросил:
– Раздеться.
Было жутко неудобно и стыдно раздеваться догола перед малознакомым человеком, но Бартенев со спокойным лицом начал с пиджака – предмета ежедневной гордости, старенького, но чистого. Оглядев комнату и не найдя в ней привычного стула, Владимир аккуратно сложил пиджак на столе. Сверху на него легли не менее аккуратные брюки. На секунду замялся с рубашкой. Рука никак не могла отыскать маленький галстук – бабочку. И тут же вспомнил, как злорадно ржали над придурковатым профессором три красноармейца, арестовавших его час назад, когда он, одеваясь, хотел застегнуть на шее галстук. Рубашка, подарок пятилетней давности от любимой жены Лизы по случаю регистрации брака, была также сложена в полной тишине. Рядом положил носки и синие сатиновые трусы. Босые ноги мерзли на каменном полу, мурашки как сумасшедшие бегали по всему телу, руки предательски подрагивали.
