«Остров снов и желаний»… «Подари мне свое счастье»… «Шипы и розы проклятого сада»…» – взахлеб читала заголовки романов на разноцветных корешках Елена. – Этих я не знаю… А вот «Рамон и Малафея»… Какая трагичная история любви двух юных сердец! И как бессердечно было со стороны любезной синьоры оборвать роман на самом захватывающем месте! Скорее бы вышло продолжение – жду не дождусь!..
Но тут царица спохватилась, тяжелые мысли о беспросветном настоящем снова нахлынули на нее как цунами, и ей стало стыдно за свой ребяческий энтузиазм.
Она наугад сняла с полки книгу с незнакомым названием и положила на стол полистать. Чтобы не смять тяжелым фолиантом разбросанные по столу листы желтоватой бумаги, исписанные и исчирканные ровным убористым почерком Дионисия, она аккуратно сложила их стопочкой и отодвинула на край. Вдруг знакомое имя бросилось ей в глаза с верхнего листка, потом еще одно…
Не веря сама себе, она наклонилась над листком, потом взяла его в руки и стала читать:
«Рамон и Малафея». Книга вторая. «Яд твой любви». Состоит из семидесяти глав, с прологом и эпилогом. План. Пролог: начать с напоминания о кратком содержании первого тома – юноша (Рамон) и девушка (Малафея) из двух враждующих семейств (Бойли и Мариотты) из Тарабарской страны полюбили друг друга без памяти, но родители их были, разумеется, против и заперли девушку в высокой башне. В подробности не вдаваться, а то опять пролог получится длиной с первую книгу. Глава первая: находчивая Малафея, чтобы сбежать из отчего дома, решила притвориться мертвой и выпила снотворного, купленного у продажного аптекаря (придумать какое-нибудь тарабарское имя, вызывающее негативные ассоциации у лукоморского читателя). Глава вторая: ее относят в семейный склеп, где ее находит влюбленный Рамон. Глава третья: Рамон думает, что Малафея и вправду умерла, и выпивает остатки жидкости из склянки, которую сжимала в кулачке его суженая, решив, что это яд. Глава четвертая: когда Малафея проснулась, она увидела неподвижного жениха рядом и подумала, что он мертв. Глава пятая: она берет его меч и хочет пронзить себе сердце, но при виде первых же капель крови теряет сознание. Глава шестая: очнувшись от сна, жених видит, что невеста лежит окровавленная на полу, взбегает на башню и кидается вниз. Глава седьмая: тем временем Малафея приходит в себя, но только затем, чтобы увидеть, как ее возлюбленный летит вниз головой с самой высокой башни. От горя она снова падает в обморок. Глава восьмая: Рамон, пробивший соломенную крышу сарая и приземлившийся на сеновале, невредимым скатывается на землю и перед тем, как предпринять вторую попытку, желает взглянуть на угасший предмет своей страсти еще раз. Глава девятая: подойдя к склепу, он видит Малафею лежащей уже на клумбе, и черную змею, со злобным шипением выползающую из-под ее бока (падающие в обморок вообще редко смотрят, куда падают, и не занято ли это место уже кем-нибудь другим). Глава десятая: решив, что предмет его страсти укусила ядовитая змея, Рамон хватает ее за хвост и та кусает его. Он, в последний раз вскрикнув, падает рядом с Малафеей. Глава одиннадцатая: от крика Малафея приходит в себя, видит неподвижное тело Рамона, змею, извивающуюся в его кулаке, и бежит на пруд топиться. Глава двенадцатая: от укуса ужа, кроме как от сердечного приступа, еще никто не умирал, и Рамон, упавший в обморок от переживаний, быстро приходит в себя и видит вдалеке спину быстро удаляющейся невесты. Он вскакивает, бежит за ней, но не догоняет – и та на его глазах бросается в темные воды, сомкнувшиеся мрачно над ее телом. Глава тринадцатая: Рамон решает повеситься на своем поясе тут же, на берегу пруда. Поэтому первое, что видит вынырнувшая Малафея, забывшая в приступе отчаяния, что она – чемпионка страны по подводному плаванию – висящего на суку Рамона. Глава четырнадцатая: издав истошный крик, Малафея бросается прочь к конюшне, чтобы, оседлав самого необъезженного и свирепого жеребца, скакать, пока не сломает себе шею. Глава пятнадцатая: от крика не успевший толком задохнуться Рамон дергается, ветка ломается и он летит на землю, мутным взором наблюдая, как любимая спина снова исчезает среди дерев…»
Елена, ошеломленно моргая, опустилась на стул.
Первое, что пришло ей в голову: «Какая трагическое стечение обстоятельств, какие неземные страсти, какая всепоглощающая любовь!..»
И тут же – второе: «Не может этого быть. Благородная синьора Лючинда Карамелли – Дионисий?!..»
* * *
Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно-негаданно перед самым рассветом.
Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что-то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих. И еще троих. И еще…
[6]
Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу, как лососи на нерест, сдался и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.
Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще
[7] преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба. Эта радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным «ура».
– Ну что, Синеусовичи и Труворовичи, – потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседних, гордо пыхтящих и отдувающихся фигур. – Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?
– Да мы ж так…
– Не со зла…
– Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..
– Не попомни старых обид, граф Петр Семенович…
– Прости…
– Да ладно, я уж и забыл… – скромно повел плечом ублаготворенный Рассобачинский. – Добро пожаловать! Прошу!
– А куда просишь-то хоть? – вытянул шею боярин Никодим.
– Сейчас главное – не куда, а откуда, – мудро заметил граф. – Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!
– Их вперед, говоришь, а сам-то куда? – безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.
– Должен же им кто-то руку подавать? – невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего-то узким пролом.
Когда почти совсем рассвело и в яме оставалось человека два-три, поспешно втягивающихся в подкоп, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, пришла смена караула.
Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем более что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист-лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.
