И, вырвав из рук зятя испещренный какими-то каракулями кусок бересты, он победоносно сунул его под нос лейтенанту.
– Что это? – брезгливо сморщившись, отшатнулся тот.
– Филькина грамота! – радостно объявил Данила. – От самого знахаря Филимона Костыля! Дана в том, что Семен Соловьев шибко болен, и на тяжелые работы ему ни в коем разе нельзя! Мы ее вашему рекрутеру показывали – он нашего Семена и не взял.
– А что с ним такое? – помимо воли заинтересовался Ништяк, удивленно оглядывая кряжистую фигуру в буграх мускулов, которые не смогла скрыть и праздничная поддевка в петухах, как будто его мать с отцом не родили, а выковали в фамильной кузне.
– Вот, Костыль признал… – Данила близоруко вгляделся в пляшущих человечков на бересте и довольно выдал: – …признал усугубленный вывих пищевода!
– Ага. Вывих пищевода, значит, – непроницаемо кивнул Ништяк и ткнул пальцем в мужика поближе к нему. – Усугубленный. А у этого что? Тоже?…
– Нет, у шурина Степана молоток опал… топор рубин… ножовка жадеит… а, пила нефрит печени! Или в печени?… Степка, где у тебя пила-то?
– В сарае пила… – пробасил Степка и махнул рукой – наверно, в сторону предполагаемого нахождения того сарая.
– Да дурак ты, я про болесть твою говорю… – скроил ему заговорщицкую мину Данила.
– Да это только Филька написал, что я больной, а на самом-то деле…
– А-а, не слушайте его, боярин, дурак он, когда выпьет… – размашисто отмахнулся хозяин от потерявшего нить разговора шурина, пока тот не наболтал лишнее. – От болести заговаривается. Вот ить… Мудреная у его болесть больно, нормальному человеку и не запомнить…
– Да ты сам-то зато не больно мудреный… – обиженно забасил шурин, – Филька не всякому такую болезню напишет – целую курицу отдать пришлось за такую болезню! Вон, Федот Петров с тремя яйцами к Фильке сунулся – тот ему кишечное расстройство желудка и написал… А это по-простому значит знаешь что?… – Степан полупьяно подмигнул лейтенанту и гулко расхохотался. – Вот ты ахвицер, а ты знаешь, что это значит?…
– Да сиди уже! – строго прицыкнула на него тощая баба – его жена.
– Да ты сама сиди! А я с людями разговариваю! Саломея, Данила, знаете что это на самом деле?
– Да все знают, сиди ты…
– Нет, не все, наверное… Ляксеич, знаешь, что это за болезня? Это значит… Не за столом будь сказано…
– Фу ты, прилип!..
– Дед Назар, знаешь?…
– А у этого? – ткнул кривым пальцем в мужика напротив лейтенант, не дожидаясь исхода опроса и недобро скривив губы.
– У меня колит грудной клети, – убежденно заявил тот и полез в карман штанов за своей грамотой. – Как тяжелое подниму – так в груди как заколет, как заколет!..
– Вишь, боярин, какие у нас тут недуги, – как бы извиняясь, развел руками Данила. В одной из них как по волшебству снова оказалась чарка. Он протянул ее лейтенанту. – Поэтому уважь обчество – выпей с нами за здоровье молодых, да пирожков покушай, да картошечки с рыбкой, да…
Никто не ожидал такого злого удара от Ништяка.
Махнув кулаком в кольчужной рукавице, тот выбил из пальцев хозяина чарку, а второй рукой сгреб его за грудки и швырнул на стол.
– Скоты! Да у вас тут что попало делается! У меня в руднике на сто охранников двести пятьдесят работников со всего города нашлось только здоровых, а тут лбы здоровенные водку пьют да сидят за просто так!.. С филькиными грамотами!.. Взять этих придурков, всыпать по сто плетей, а если живы останутся – в рудник, пока не сдохнут! – проревел он команду своим солдатам и зачарованным дружинникам. – И баб тоже! Всех!!!..
Те двинулись ее выполнять.
Два десятка хорошо обученных, экипированных и вооруженных солдат, готовых не останавливаться ни перед чем и не перед кем. Если все прикинуть и посчитать – у толпы безоружных, разряженных по случаю праздника мужиков не было ни единого шанса.
В любой другой день.
Но не в этот.
Современной лукоморской наукой к тому времени уже было доказано, что потребляемая спиртосодержащая жидкость в первую очередь пагубно воздействует на левое полушарие мозга, отвечающее за логику и расчет. Правому же полушарию, отвечающему за творчество, фантазию и свободный полет мысли, это же количество точно такой же жидкости идет только на пользу и развитие.
Что и предстояло сейчас продемонстрировать гостям свадьбы кузнеца с шорниковой дочкой.
Если бы мужики были в состоянии раздумывать и анализировать, они бы безропотно подчинились грубой силе, но сейчас, вырвавшись из-под спуда подвыпившего и завалившегося спать левого полушария, у них просилась в полет душа.
– Да что же это деется-то, а?!.. – разнесся над праздничным столом, так неожиданно ставшим местом побоища, горестный женский голос.
– Выхоть, они нас СОВСЕМ не уважают?… – недоуменно, но уже подозревая что-то важное, вторил ей мужской.
– Мы к имям как к людям, а они к нам…
– Даже свадьбу догулять не дают!
– Баб наших забижають!
– Ишь – раскомандовались – «в рудник!» «в железа!» «в кнуты!»
– Паразиты на теле обчества!
– Дед Назар, бабка Люда, а вы знаете, кто такие паразиты?
– Степан, отстань!..
– Распояс… сались!.. Бусс… сер…мане!..
– Кто их сюда звал?!
– Басс… сор… мяне!..
– Да кто они вообще такие?!
– Босс… сур… мяне!..
– Васька, Вась, а ты знаешь, кто такие паразиты на теле, не за столом будь сказано?…
– СТЕПАН!!!
– Думают, им тут все можно!
– Нахальё!
– Понаехали тут!
И наконец над разогретыми и уже должным образом взвинченными гостями пронесся исконный лукоморский боевой клич-пароль:
– Наших бьют!!!..
И тут же прогремел отзыв:
– Ах ты ж, заломай тебя медведь!..
И мужики, похватав, что под руки попало – со стола ли, из кучи ли подарков, или просто, не мудрствуя лукаво, выдернув скамью или доску из-под своего или соседского зада, встречной радостной волной налетели на едва успевших продвинуться на несколько шагов солдат узурпатора.
Вот теперь все было правильно, сердцем чувствовали они. Вот теперь – хорошо. Праздник удался. Ай да Данила. Ай да молодец. Ведь даже младенец в Лукоморье знал, что попить, попеть и не покуражиться – свадьба на ветер. А покуражиться ТАК и над ЭТИМИ…
Ох, кому скажи – обзавидуются!
– Ах, растудыть твою в дуду!..
– Так ты еще драться!..
– Ох ты ж морда чужеродная!..
– В душу плюнули!..
