Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.
Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.
* * *
Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.
– А я уж думала, щель где-то дует, – нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Маланья.
– Нет, Маланьюшка, – угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. – Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли – поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…
– Надо было, батюшка, надо, поди… – завздыхала боярыня Серапея. – А и щего теперь думать про это… Шмерть – так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…
– Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…
– Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…
– А и ляжем да помрем скоро, – пробурчал боярин Порфирий. – Еды у нас осталось на раз, если понемногу – на два…
– На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! – взмолилась Конева-Тыгыдычная. – Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!
– Эх, котенка бы сейчас сюда… – облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. – Или щенка…
– Зачем, дядя? – недопоняла Наташа.
– Кхм… – смутился тот. – Животных уж я больно люблю, племяшенька…
– Особенно с гарниром, – фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось.
По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.
– Экие вы, мужечины, озорники, – вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.
– Хватит уже про еду, – сурово прицыкнул на подопечных граф. – Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на Свет Белый, поглядим, какое оно есть – солныш… ой!
– Что?
– Что случилось, граф Петр?
– Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! – в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. – За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..
– Стена?
– Какая стена?
– Кирпичная?
– Каменная?
– Деревянная? – с обреченной надеждой предположил кто-то.
– Штеклянная! – фыркнула старуха.
– Сейчас погляжу… – граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. – Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!
– Не крепче!
– Все равно, что стекло!
– Пыль!
– Мусор!
– А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!
– За две минуты расколошматим!
– Налетай, родовитые!
– Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..
– Раз-два!..
Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.
Где стена – там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и Белым Светом.
Ну, стенка – берегись.
Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.
По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание, и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах – дух молодой квашеной капусты.
– КАПУСТА!!!..
У бедной стенки не было ни единого шанса. Остатки ее обрушились под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.
Растоптав впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.
Что с лампой, что без нее – не было видно ровным счетом ничего – но запах!.. Этот запах!.. Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира.
[40]
Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.
– Мед!
– Капуста квашенная!
– Грибы маринованные!
– Помидоры соленые!
– Меняю мед на помидоры!
– А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!
– Меняю…
– Меняю…
– Ай!!!..
Счастливое чавканье и причмокивание замерло.
– Рассобачинский? Что опять случилось?
– Т-только не б-бойтесь… В-все в п-порядке…
– Да что у тебя там, граф?
– Т-тут п-повешенный… Х-холодный… Г-голый…
– ЧТО?!
– С п-потолка с-свисает… П-прямо на н-него н-налетел… А из г-груди – н-нож…
– Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?
– Покойник, говорит, висит… – страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. – Чуть его не схватил…
– Так живой, што ли?
– Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!
– К-какой… й-еще… п-повешенный, Р-рас-с… с-собачинский?
– Г-где?… – дрогнул голос и у бояр.
