– З-зд… Ах, чтоб ты сдох!..
– ЧТО?!..
– Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!
– ГДЕ???!!!
– Вот!!! Налетай, честной народ!..
Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет «честного народа» и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.
– Сейчас… Сейчас… Всем хватит… – Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. – Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…
И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканьи, раздался чуть слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая. На фоне дальней, черной, невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник, освещаемый факелом. Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.
Человек с факелом в руках огляделся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра. Он воткнул факел в кольцо на стене и мягко прикрыл за собой дверь.
Он был один.
Разлепив едва сносящие такой непривычно-яркий свет слезящиеся очи, бояре сначала с ужасом, медленно, но верно сменяющимся сначала сомнением, потом интересом, а потом и радостью вглядывались в фигуру и лицо их непрошенного компаньона.
Руки сами выпустили еду и потянулись к лопатам и ломам.
Рассобачинский ухватил покрепче правой рукой нож, а левой – только что обглоданную берцовую кость кабана, и оглянулся на свое чумазое измученное воинство.
Звякнула о каменный пол неуклюжая лопата.
– Кто здесь? – незваный гость моментально выхватил из ножен спрятанный было меч, но мрак отозвался лишь крадущимися шагами.
– Кто, я спрашиваю? – в другой руке появилась палица, а в голосе – паника. – Я шутить не люблю!..
– И мы тоже, вражина, – темнота вдруг ожила, и из нее в круг мерцающего света, отбрасываемого факелом, не спеша, но решительно вышли подземные демоны – порождения ночи и подземелий.
С черными, покрытыми бугристой блестящей кожей и клочковатой шерстью мордами, в черном вонючем тряпье, с оружием и обглоданными костями прошлых жертв наготове в когтистых черных лапах, ощеряясь и рыча, надвигались они на бессчастного лейтенанта, еще минуту назад уверенного в том, что нашел в этой подземной кладовой и стол, и дом…
– ДЕМОНЫ!!!..
Сердце вояки отчаянно заколотилось, как будто желало выскочить из грудной клетки и помчаться обратно в безопасный коридор, но, не находя выхода, быстро обессилело, метнулось в последний раз в направлении пяток и взорвалось.
Издав слабый стон, Ништяк покачнулся и упал замертво.
– Чего это с ним? – грозно спросил мужской голос из тьмы.
– Притворяется, – тоном эксперта международного класса отозвалась женщина.
– Ничего, у нас этот номер не пройдет, – пообещал мужчина и сделал вперед еще один шаг.
– Он у нас за все ответит! – поддержал его другой.
– И за неделю под землей, и за чуду-юду, и…
– Стойте… – Рассобачинский склонился над неподвижным телом. – Кажется, он уже за все ответил…
– Сбёг!.. – с досадой плюнул боярин Артамон и с оглушительным звоном бросил на пол ломик. – Трус!
И тут снаружи затопали, дверь снова распахнулась, и на пороге замерли люди – то ли разбойники, то ли партизаны.
– НЕЧИСТЫЕ!!!..
Нечистые были, после допроса с безопасного расстояния, признаны за бесследно канувших в смертоносной яме бояр, извлечены под слезное оханье и причитанье баб на свет белый и отправлены в баню. Тела лейтенанта, других оккупантов и их приспешников мужики перетащили на двор под стену конюшни для последующего погребения на пустыре за кладбищем. Не оставлявших попытки освободиться и продолжить бой дружинников заперли в амбаре, осторожно, но несколько раздраженно свалив в кучу, а бестолково топтавшихся на месте слуг выпроводили в людскую – смотреть без слез на их пустые лица и застывшие деревянные глаза повстанцы не могли.
Мужики и бабы, вдоволь набродившись по дворцу – когда еще такая оказия представится!
[41] – набились в зал приемов иностранных делегаций – самый большой и богато изукрашенный – и стали держать совет, попутно разглядывая и украдкой ощупывая пышное убранство, вычурную мебель и огромные картины в золотых рамах на отполированных малахитовых стенах.
Басурман победили. Что дальше?
– Надо батюшку царя искать и супружницу его Ефросинью, и молодую царицу Елену! – пораскинув мозгами, выкрикнул шорник Данила с помоста, на котором стоял царский трон из полупрозрачного янтаря. – Айда, снова разбежимся по дворцу – авось, в этот раз найдем!
– А может, лучше у прислуги спросить? – с сомнением вопросил чернявый мужичок с веслом в руках. – Дворец-то большущий, тут кита-рыбу спрятать можно, а то три человека…
– Да чего они, долдоны, знают!.. – отмахнулся шорник.
– Только талдычат «да» да «нет», и то невпопад! – поддержал его длинный рыжебородый мужик с озорной улыбкой и расквашенным носом.
– Ох, что ить с ними проклятущий колдун сотворил, с сердешными!.. – утерла невидимую слезу толстуха рядом с ним. – Глаза-то у них так и стоят, так и стоят, как стеклянные! Ровно не в себе люди!
– А мы вот, тетка Палаша, у этого хитрована сейчас спросим – он, кажись, в своем уме, и глаза у него не стоят, а бегают! – прокатилось над головами и, раздвигая толпу мощным плечом, к тестю стал пробиваться кузнец Семен с темной, отчаянно вырывающейся личностью, влекомой по полу за шкирку.
– А это еще кто? – расступились и уставились на него мужики.
– В конюшне споймал. Удрать хотел, вражья сила.
– Да такой помятый он бы и на лошадь-то бы не залез! – недоверчиво заметил кто-то.
– Дак когда я его углядел, он еще почти как новый был, – оправдался кузнец. – Еще и меня хотел прибить.
– Тоже заколдованный, видно, – хмыкнул кто-то.
– С чего это? – удивился Семен.
– Так ежели бы он в здравом уме бы был, рази ж он на тебя бы покусился? – покрутил пальцем у виска улыбчивый рыжебородый мужичок.
– Гончар верно говорит, – загудела толпа. – Тащи и его в людскую, не мучай бедолагу!
– Как это – «не мучай»? – обиделся кузнец. – Я его ловил, он мне новый армяк ножиком прорезал, а вы – «не мучай»? Ну уж нет! Я сейчас с ним сам поговорю. По-свойски. Вот, глядите.
И он согнул правую руку в локте. Ноги пойманного при этом оторвались на десять сантиметров от пола, а испуганные выпученные глаза оказались вровень с осуждающими глазами шорникова зятя.
