Пристроив инструмент на плече, я заиграл стратспи - народный танец, достаточно сложный, чтобы отвлечь меня от Нуалы. Сдвоенные «ми» сегодня звучали кошмарно, и в конце мелодии я повторял их, пока они не стали более четкими.
- Со сдвоенными все нормально, ты придираешься. Ты играешь, как всегда, великолепно, - сказала Нуала у меня над ухом. Я замер, ощущая на лице цветочный аромат ее дыхания. - Хочешь бесплатную подсказку? Попроси Эрика сходить за гитарой. Все честно. Это просто маленький совет. Можешь его не принимать.
Я смотрел, как над холмом летят белые облака, огромные тайные страны, сотканные из белого и бледно-голубого, и следил за тенями, которые они отбрасывали на холмы. Все по-честному. Я не соглашаюсь.
- Эрик, - сказал я, и губы Нуалы довольно растянулись, - ты не хочешь сходить за гитарой?
Эрик оторвал глаза от книги, и на его лице отразилась гораздо более простая и невинная радость.
- Не вопрос! Я сейчас!
Он вскочил и побежал к корпусам, а пока его не было, я завел череду радостных и бесконечных джиг, так что Нуала не могла и слова вставить.
Потом я увидел, как Эрик взбирается на холм с гитарным футляром в руке, а рядом с ним идет девушка с усилителем. Я так широко улыбнулся, что мне пришлось прекратить играть. Нуала ошибается. Если бы она и правда выглядела так, как я хочу, она бы выглядела в точности как девушка, поднимающаяся на холм вместе с Эриком.
Раскрасневшаяся от солнца и подъема Ди улыбнулась мне и, чуть задыхаясь, сказала:
- Может, в следующий раз будешь заниматься поближе к школе?
В тот вечер, выбежав в холмы за песней оленерогой фигуры, я смог подобраться ближе, чем раньше. Так близко, что я видел каждую веточку рогов на фоне кроваво-красного заката. Так близко, что я видел, как темная ткань плаща сминает траву. Так близко, что я лучше, чем когда-либо, слышал мучительную красоту мелодии.
Я слышал каждое слово его песни, но так и не мог понять, что она означает.
Я только знал, что она мне нужна.
После того как он исчез, я еще долго не шел обратно. Я сидел на холме и слушал шепот ветра в длинной траве вокруг меня. Я смотрел на звезды и желал большего, чем я есть, и большего, чем есть мир, и просто желал.
Джеймс
Салливан не стал назначать взыскание за то, что я проспал урок, и я решил, что больше проблем у меня не будет, но, очевидно, я ошибался. Он поймал меня перед уроками на следующий день и не дал зайти в класс.
- Сегодня можешь на занятие не приходить, Джеймс.
Из его комнаты тянулся аромат кофе.
- Я буду скучать без «Гамлета».
- В прошлый раз ты не слишком беспокоился.
- О боже, это все из-за прошлого занятия?
Салливан обжег меня взглядом, на котором можно было бы поджарить яичницу, и выпустил мою руку:
- Косвенно - да. Ты сегодня пропускаешь занятие, потому что у тебя встреча с Грегори Норманди.
Я видел это имя на визитной карточке, приложенной к моему пакету документов о приеме, и под ним было написано слово «президент». Я почувствовал себя котом, которого пытаются засунуть в наполненную ванну.
- А можно я просто миллион раз напишу «я больше никогда-никогда не пропущу урок»?
Салливан покачал головой:
- Это будет слишком бездарное применение для твоих талантливых пальцев, Джеймс. Ступай. Мистер Норманди ждет тебя в административном корпусе. Постарайся держать уровень яда пониже. Он на твоей стороне.
А я надеялся тихо и спокойно начать свое утро с «Гамлета»… Со стороны Салливана совершенно нечестно отправлять меня на встречу с представителем властей до обеда.
Я нашел Грегори Норманди в Маккомас-холле: небольшом восьмиугольном здании с окнами на каждой стороне. Я скрипел кроссовками по деревянному полу восьмиугольного вестибюля и смотрел на портреты на стенах - восемь мужчин и женщин в разных стадиях нахмуренности и облысения. Вероятно, основатели сего достойного заведения. Пахло цветами и мятой, хотя я не видел ни того, ни другого.
Проверив коричневые пластиковые таблички на семи из восьми дверей, я нашел имя Норманди и постучал.
- Войдите.
Его кабинет выходил на восток, и ослепительно-яркое утреннее солнце лилось внутрь через огромные окна. Когда глаза немного привыкли, я увидел Грегори Норманди за столом, на котором красовались стопки бумаг и две вазы с маргаритками. Я немного удивился, особенно маргариткам, поскольку хозяин кабинета был коротко, почти налысо острижен, а мускулатура у него была достаточная, чтобы запросто надрать мне задницу. Даже в рубашке и галстуке он выглядел не как президент учебного заведения, а как президент бойцовского клуба.
Норманди смотрел куда-то в область моего уха, и я не сразу сообразил, что он рассматривает шрам.
- Ты, наверное, Джеймс Морган. Рад нашей встрече. Садись.
Я сел напротив него и моментально утонул в мягких подушках. В окне за спиной Норманди я видел фонтан с сатиром.
- Спасибо, - осторожно сказал я.
- Как тебе в Торнкинг-Эш?
- С удовольствием каждый вечер заказываю еду в комнату.
Норманди состроил гримасу, которая мне не особенно понравилась. Похоже, Салливан предупредил его, что я - нахал, и я оправдал его ожидания.
- Итак, ты выяснил, что наш преподаватель волынки не соответствует твоему уровню.
Я мысленно примерил несколько ответов, но в итоге просто пожал плечами.
Норманди открыл бутылку колы, сделал глоток и поставил ее обратно:
- И наверное, ты недоумеваешь, зачем мы тебя сюда пригласили.
Я невольно прищурил глаза:
- Знаете, я именно об этом и думал. Но все равно польщен приглашением.
- А как ты полагаешь, твоей подруге Дейдре здесь нравится?
У меня по рукам побежали мурашки, и я спросил резче, чем собирался:
- Я здесь из-за нее?
Норманди средними пальцами передвинул взад-вперед какие-то бумаги. Движение показалось мне странно изящным.
- Как по-твоему, Джеймс, что у нас за школа?
- Музыкальная, - ответил я, зная, что ответ неправильный.
Он продолжал передвигать бумаги, не поднимая на меня глаз.
- Музыка интересует нас так же, как врачей интересует температура. Когда врач видит температуру, он почти наверняка знает, что в организме инфекция. Когда мы видим подростка с выдающимся музыкальным талантом, мы почти наверняка знаем…
Норманди поднял на меня глаза, ожидая, что я закончу за него.
Я не сводил с него глаз. Трудно себе представить, что он и правда говорит о том, о чем я думаю. Как там выразился Салливан? Учителя глубже, чем кажутся?
