Я отвернулась. Зачем я все это рассказала?
Джеймс помолчал, а потом произнес:
- Ты сказала «феи».
Вот уж чего не ждала…
- И что?
- А я думал, что Они - вы - терпеть не можете, когда вас так называют. - Джеймс сел на кровати. - Я думал, о вас нужно говорить, пользуясь всяческими замечательными эвфемизмами. Ну там, «добрый народ» или «Тот-Кого-Нельзя-Называть». Черт, запутался в фольклоре.
Я вскочила и заметалась по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого или острого.
- Ну я все-таки не одна из Них, правда? Ладно, плевать. Не знаю, зачем я тебе рассказала. Такие эгоисты обращают внимание лишь на свою драгоценную персону.
- Нуала. - Джеймс не повышал голос, но напряжение так возросло, что его слова казались криком. - Давай теперь я расскажу тебе милую сказку. Чуть больше месяца назад я вышел из больницы. Я провел там все лето, пока мне собирали по кусочкам голову и зашивали легкие.
Я перевела глаза на свежий, почти не прикрытый короткими волосами шрам у него над ухом и вспомнила о бессмысленном шраме у меня на тазовой косточке. Для Джеймса в нем был смысл.
- Они разбили мою машину, мою потрясающую машину, которую я всю свою сознательную жизнь доводил до совершенства. Они сломали жизнь моей подруге, почти убили меня, а все, что нам осталось, - это шрамы и ты возле моей кровати.
Он поднялся, посмотрел мне в глаза и скрестил руки на груди. Он выглядел таким печально-смелым. Внутри него так ярко сияли золотые искры, что я чуть не зашаталась от голода.
- Так скажи мне, Нуала, с какой радости я сейчас должен думать о ком-то, кроме своей драгоценной персоны?
Мне нечего было ответить.
Он развернулся и схватил с кровати коричневый свитер с капюшоном.
Я выпалила:
- С такой, что я Их вижу, а ты - нет.
Джеймс замер. Он не дернулся, не отреагировал - просто замер. Надолго. Когда он наконец обернулся, натягивая свитер, он уже справился с собой.
- Еще один твой бесценный дар. Я на вас на всю жизнь насмотрелся. Не обижайся, тут ничего личного.
Я ухмыльнулась:
- А мне кажется, что не насмотрелся. Куда бежишь?
Джеймс с несчастным видом натягивал кроссовки. Мы оба знали, что он бежит навстречу королю терновника.
- Ну чего ты хочешь? - Джеймс протиснулся мимо меня, как будто я - пустое место. Просто очередная знакомая. Ему плевать на знакомых, на всех, кроме этой дуры Дейдре, которой, в свою очередь, плевать на него. - Я никогда не соглашусь.
Он вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. На его месте я бы хлопнула ей изо всех сил. Да я и на своем месте хотела ей хлопнуть. Несколько долгих минут я стояла в его комнате, воображая, как Джеймс, следуя своему еженощному маршруту, выбирается через окно на первом этаже, чтобы не идти мимо комнаты Салливана.
Я могу сдаться. Могу найти какого-нибудь другого парня, сияющего золотым обещанием, и забрать жизнь у него, но что толку? У меня все равно времени только до Хеллоуина. Я не умру, даже если никого не найду. Мне совершенно нечего терять. Мне нужен Джеймс.
Я вихрем вылетела из окна в темное ночное небо, проплыла на абстрактных человеческих мыслях и нашла Джеймса: маленький теплый огонек, притаившийся в высокой золотистой траве холма. Он наверняка почувствовал, что я приземлилась рядом, но ничего не сказал, когда я медленно проявилась, ощущая кожей холодный вечерний воздух.
Я сердито выдрала пучок травы и начала разрывать каждую травинку на маленькие кусочки. Когда-то я видела, как фея разорвала на куски человека. Он осушил болото за домом и случайно убил фей, которые жили в воде. Фея колодца затащила бедолагу на старое болото и разорвала на части. Я спросила за что, ведь он и не подозревал, что в болотах живут феи. Косматое создание с жабрами прошипело в ответ: «Незнание не оправдывает преступление». Именно тогда я поняла, что я отличаюсь от остальных.
Это называется милосердие. У меня оно есть, а у других фей нет. И еще много чего.
- Можно спросить, зачем ты приходишь сюда каждый вечер? Мог бы в это время строить алтарь в свою честь.
Джеймс заворчал. Я услышала в отдалении первые ноты песни. Он закрыл глаза, как будто звук причинял ему физическую боль, и саркастически прошептал:
- Я получаю физическое удовлетворение от собственной храбрости, когда сбегаю. Я сейчас уже порядком завелся. Пощупай мои соски - они твердые, как камушки.
Я поморщилась:
- Ну, если тебе нравится…
- О да, - ответил он, не отрывая взгляд от горизонта, где вот-вот должна была появиться голова с оленьими рогами.
- Ты понимаешь, что это небезопасно? - спросила я. - Помнишь, я говорила, что бывают и похуже меня? Это как раз тот случай. Ты совсем не соображаешь?
Я увидела огромные рога на мгновение раньше Джеймса, схватила его и потянула в траву, чтобы мы оба спрятались. Мы свернулись в клубки рядом друг с другом, подтянув колени к подбородку, рука к руке, голова к голове. Я чувствовала, как он дрожит от моего присутствия, предупрежденный своим странным даром, но он не отстранялся.
Я зашептала ему прямо в ухо:
- Это Кернуннос. Гвин ап Нидд. Гадес. Гермес. Король мертвых.
Песня стала громче, она плакала и голосила, и я чувствовала, как Джеймс борется с ее притяжением. Он неслышно зашептал, наверное понимая, что я читаю его мысли:
- О чем он поет?
Я тихо переводила:
Я смотрю за мертвыми, а они смотрят за мной.
Мы - холод и тьма, мы - одно и множество,
Мы ждем и ждем, так поют мертвые.
Так пою я: взрасти, восстань, иди.
Так пою я: те, кто не на небесах и не в аду, взрастите, восстаньте, идите.
Некрещенные и неблагословленные, придите ко мне из своих убежищ в дубовых ветвях.
Жалкие полудемоны,, свернувшиеся в грязи, пойманные моей силой, восстаньте и идите.
Ваш день близится.
Услышьте меня. Готовьтесь к празднеству.
Джеймс трясся, опустив голову, прикрывая ее руками. Он так и сидел, прижав к затылку руки с побелевшими костяшками, пока песня не затихла и солнце не зашло, погрузив нас в темноту. Затем медленно сел и посмотрел на меня так, что я поняла: между нами что-то изменилось. Вот только что именно?
- У тебя бывают предчувствия, что произойдет ужасное? - спросил Джеймс, в сущности не ожидая ответа.
Я тоже села:
- Обычно ужасное - это я.
Джеймс натянул капюшон и встал. Затем - о чудо! - протянул руку, чтобы помочь встать мне, как будто я - человек, и хрипло произнес:
