Так и порешили. Лешка легко пошел к дяде, дела милосердия были не по нему, он хотел стать офицером. А из дома капитана драгун до заветных эполет казалось ближе, чем из вдовьей горенки.
На Страстной неделе прибыла новая партия узников. Анна Демьяновна пошла их посмотреть, Липочка увязалась с ней. Она любила подавать – каждый ее крестит, каждый благословляет.
– Эти пойдут дальше, этапом, – сказал начальник тюрьмы генерал Ирман. – Не стоит на них обращать внимание.
– Благодетель мой, да они почти голы, – возразила госпожа Яковлева. – Позволь хоть рубахи им раздать.
Генерал кивнул.
В коридоре царила страшная теснота. С двух сторон стены были забраны решетками, а за ними, как в зверинце, толкались и наседали друг на друга каторжники. Их с жадностью протянутые руки норовили вцепиться посетителям в одежду. Липочка заметила много новых лиц – отчаянно мерзких не только от клейм, но и от наглого, свирепого выражения. Обычный благоговейный ропот при появлении Анны оказался заглушен криками и издевками, большей частью непотребными. Госпожа Яковлева не краснела, поскольку не относила сказанное на свой счет, и не приказывала дочери вернуться, ибо Липочка слов таких не знала и ее они задеть не могли. Она молча начала развязывать тюки с исподним и теплыми чулками. Подавала арестантам с поклоном, произнося только:
– Помолись за меня, батюшка. Окаянная раба Анна.
Ее необычное поведение охладило часть крикунов. А иные, принимая из рук гостьи подарки, начинали шмыгать носами. Липочка слышала, как однажды генерал Ирман сказал:
– Арестантское отродье легко пробивает на слезу.
– Хорошо, что плачут, – отвечала Яковлева. – Слезы – пот души.
Пристроившись у одной из решеток, Анна притянула к себе за цепь руку одного из заключенных и начала обертывать материей железный браслет кандалов. Липочка сделала то же самое у следующего зарешеченного проема. Арестанты принимали от нее кто колпак, кто рубаху с холщовыми портками и, не стесняясь, переодевались здесь же. В глубине камеры у стены сидел на корточках один кандальник, уткнув лицо в колени. Оживление товарищей разбудило его. Он встрепенулся, поднял голову и с удивлением воззрился на маленькую благодетельницу, обшивавшую тряпицей уже третьи наручники.
Под тяжелым взглядом Липочка вскинула глаза и едва не закричала. Каторжник был сильно изуродован. Ему выдрали ноздри, да так высоко, что, казалось, будто у него совсем нет носа. На широком лице, до самых глаз заросшем черной густой бородой, это смотрелось особенно жутко. Заметив ее испуг, злодей хрипло рассмеялся и придвинулся к решетке:
– Боишься меня, красавица?
Липочка низко-низко опустила лицо над шитьем, как делала, когда матушка беседовала с протопопом, и помотала головой.
– А зря, – веско бросил арестант. – Знаешь, что мои товарищи с такими, как ты, делают? Да и мать твоя блаженная еще вполне сгодится.
Тут только девочка заметила, что разбойник стоит на каменном полу босиком, а ноги его в рваных дорожных мозолях.
– Дяденька, – прошептала она, еще ниже склоняя голову, – возьмите чулки. Я вяжу без пятки. На большие ноги.
Дрожащими пальцами она сунула сквозь решетку сверток и отдернула руки тотчас, как злодей потянулся за ним. Подобрав чулки, арестант кивнул ей и, не проронив больше ни слова, побрел в дальний угол, где начал со стоном натягивать драгоценное приношение на свои израненные ступни.
В тюрьме Анна с дочерью пробыли до позднего вечера, но не обошли и половины несчастных.
– Завтра снова приду, – сказала госпожа Яковлева начальнику.
– Завтра их дальше погонят, – ответил тот. – Да не крушитесь из-за этого отродья. Здесь все душегубы.
Этап ушел, и Липочка вскоре выронила из души неприятное воспоминание. В мае они поехали в Богимово. Жили там конец весны, лето, а осенью задержались надолго и не по своей воле. Пришли тревожные вести о Самозванце. Доносили, будто башкиры совсем близко и намерены идти разорять мелкие поместья.
К Яковлевым у степняков был свой счет. Они уверяли, что земля под деревней Анны Демьяновны принадлежит им, и грозились согнать вдову.
– Надобно уезжать в город, – твердила ключница.
– Как же я кину вас на башкир? – возражала барыня. – Да и народец наш при мне бунтовать не будет.
Все тянула. Все откладывала. Дождалась. Толпа башкир сабель в двести пожаловала к ней на Кер Сари – праздник Осеннего Пива. Об их приближении хозяйке доложил кузнец, возвращавшийся с возом дров из-за реки.
– Чему быть, того не миновать, – сказала вдова. – Бог наш заступник. Готовьте угощение.
Вся дворня заметалась из подвала в дом, с чердака на конюшни. Загремела посуда, были отперты чуланы, вынесены из комнат и разостланы перед крыльцом ковры и скатерти. Расставлялись блюда с закуской, домашними соленьями и копченьями, извлекались из погреба наливки и меды. Выносилось накануне сваренное пиво, такое густое, что пена на нем не оседала, а застывала, и ее можно было резать ножом, как сметану.
При приближении незваных гостей Анна Демьяновна приказала широко распахнуть ворота, а сама, взяв детей за руки, вышла навстречу. Кланялась старшинам, радушным жестом приглашала всех прибывших к «столу» и ходила между ними, потчуя степняков. Те от еды и питья не отказались. Сели и завели веселый пир. Анна же направилась прямо к биям и после третьей чарки обратилась к ним громко, без боязни:
– Откушайте хлеба-соли вдовы. Говорят, вы приехали согнать меня с земли? Куда же я пойду, коли разорите моих сирот? К вам же прилеплюсь. Буду среди вас жить. Мне везде хорошо, где могу помогать ближним. Неужели не боитесь Бога?
Старшины разом заговорили между собой. Наконец два бия, на лицо схожих друг с другом, встали и обратились к Анне по-русски:
– Не бойся нас. Будь наша добрая соседка. Требуй, чего хочешь за то, что мы, братья Оптраковы, поддались на уговоры злых людей и тебя испугали.
Госпожа Яковлева со слезами обняла их:
– Что мне нужно, кроме мира и тишины? Пируйте во славу Божию. Он и у меня, и у вас в сердце.
При этих словах множество степняков поскакало с мест, распахнуло халаты, и стало колотить в грудь кулаками с криком:
– Он тут! Он тут!
Поздно вечером, когда Млечный Путь перекинул через реку белое коромысло, Анна провожала гостей за ворота и была звана ими на свадьбу дочери старшего бия. С той поры госпожа Яковлева крепко задружилась с башкирами, ездила их лечить, принимала у себя по праздникам, ходила вместе с муллой благословлять молодых и уже не чаяла себе беды.
Однако осенью не только степняки были в брожении. По дорогам расползались невесть откуда взявшиеся шайки. Вот как-то вечером явился в Богимово пришлый человек и стал проситься переночевать. Управляющий Степан Шульгин доложил барыне, а от себя прибавил, что путник уж больно подозрителен: харя воровская, да отчего-то нос прикрыт атласным лоскутком.
