– Так утрудите полицию, – резко бросает государыня. – Это ее прямая обязанность.
– Полицейских мер недостаточно, – настаивает граф. – Надобно устранить саму возможность цареубийства. Мы, ваши верные слуги, всеподданнейше молим вас на время покинуть страну. Я как честный человек…
– Честный человек, – повторяет Екатерина и встает. – Честный человек…
За обедом она много молчит, и, когда к жареным перепелам во французских сухариках подают красное бордо, поднимает бокал:
– За честных людей, господа!
Все пьют. Один гетман Разумовский ставит полный стакан на место.
– А вы, Кирилл Григорьевич, отчего не любите честных граждан? – Губы Екатерины дрожат.
– Боюсь мор будет, – ухмыляется хохол.
Ночью, когда Гриц и Като лежали бок о бок, женщина плакала. Он взял ее руку и приложил к губам мокрый кулачок.
– Что ты решила?
– Не знаю, – Екатерина заворочалась. – Возможно, уехать – единственный выход.
– Тебе надо поговорить со священником.
Императрица поморщилась.
– Многие иерархи стоят за великого князя. Я не знаю, кто следующий меня предаст.
Потемкин не стал ее убеждать. Есть вопросы, в которых давить бесполезно. Придуманный им выход был прост и оскорбителен для дамы сердца. Он решил окунуть Като в святой источник, причем без всякого ее ведома.
Таковой имелся в местечке Конная Ляхта под Петербургом. Он бил в сосновом лесу из разлома гранитной глыбы, расколотой молнией на две части. В древности его почитали чухонцы, потом возле Гром-камня жил отшельник, построивший часовенку и молившийся над водой. Тонкая струйка превращалась в ручей, бежала между корней сосен и широко разливалась на краю лесного луга, подмыв песчаные берега. Место этого разлива кони могли миновать по колено в воде.
Ляхта славилась охотой. Зверья там водилось больше, чем людей, и Гриц уговорил императрицу развеяться. В старые времена она обожала пострелять. Большой облавы поднимать не стали – не то настроение. Поехали втроем: Екатерина, Потемкин и берейтор Афанасий Тележников, старинный спутник государыни в лесных потехах. Он привел из конюшни жеребцов Бриллианта и Каприза. Но Григорий настоял, чтобы Ее Величество прокатилась на Тигре. Такого скакуна у нее еще не было! Чтобы сделать ему приятное, Като села на турецкий трофей и нашла шаг лошади удивительно ровным.
В том-то и заключался подвох. Потемкин много занимался с конем в манеже. Тигра и прежде хорошо выдрессировали, но теперь он слушал русские команды и даже научился по свисту хозяина падать на бок – очень полезный трюк на поле боя.
Като расслабилась от нетряской рыси, скакун не требовал поминутного внимания, сам шел, куда надо. Большое болото на краю леса подарило каждому из охотников по связке уток на ремень. Дальше решили поискать дорогу посуше. Жаркая медь сосновых стволов притягивала глаз. Лошади брели шагом – иначе среди подлеска не поедешь – и это изрядно утомило всадников. Когда через час они выехали на луг, то пустили коней вскачь.
Тигр летел первым. Взбивая брызги, он понесся через ручей и уже на середине услышал свист хозяина. Умная лошадь мигом повалилась на бок, подняв целый водомет. Екатерина ахнуть не успела, как оказалась мокрой с головы до ног. Точно ее макнули в купель. И уже в следующую секунду, повинуясь второму свистку, Тигр вскочил на ноги и вынес всадницу на берег.
Объяснение было бурным. Неделю Като не разговаривала с возлюбленным. А берейтор Тележников обходил стойло турецкого черта стороной – шальная лошадь, того гляди зашибет!
Но странное дело – то ли помогло купание в ледяной воде, то ли встряска – Ее Величество вышла из подавленного состояния. Там, на берегу, она надавала Грицу пощечин. Выкричала и выколотила из себя страх, навалившийся после покушения.
Теперь настроение государыни было самое деловое. Като изъяснялась гневно и насмешливо, не терпела возражения и менее всего была склонна слушать Панина. На следующем Совете тот попытался напомнить о недавнем разговоре:
– Шведское судно для Вашего Величества уже стоит на рейде в Кронштадте. И если всемилостивейшей государыне будет угодно…
– Мне угодно, милейший Никита Иванович, чтобы вы перестали выживать меня из дому, – отрезала Като. – Я никуда не поеду.
Орлов и гетман Разумовский зааплодировали, остальные переглянулись. Накануне граф убеждал их, что дело решенное.
Утро вечера мудренее. Ложилась Казань, как в гроб, встала – Светлое воскресенье. Михельсон остановился в крепости, надеясь сменить лошадей. Да кем их теперь сменить на пепелище? Из почти трех тысяч домов осталось около пятисот. Огонь съел двадцать пять церквей, три монастыря и Гостиный двор. Блуждая по угольям, обыватели отыскали тела трехсот убитых, более восьмисот человек пропали без вести. Никто не сомневался, что их постигла страшная участь.
Оставшиеся в живых побрели в лагерь Самозванца в надежда отыскать свои вещи. Выставленный Михельсоном караул отдавал имущество на слово, а потому пошло воровство и мародерство. Был даже пущен слух, будто курляндский немец мог-де поспеть и предотвратить разорение города, но нарочно промедлил. Дал Пугачеву покуражиться, чтобы потом захватить награбленные Злодеем богатства.
Прибыв в Казань, Петр Панин потребовал у храброго полковника отчета, и тот, смертельно обидевшись, покинул город столь же легким отрядом, как и вступил в него.
– Я и подсвечника в седельной сумке не увожу! – сердился Иван Иванович. – За что он меня?!
Пришлось Павлу Потемкину лично писать государыне о невиновности честного служаки и о завистливом глазе нынешнего командующего. А той – читая донесения, только вздыхать. Еще Самозванец гулял на свободе, а между ее людьми уже начались свары. Панин не мог простить безвестному полковнику, к тому же немцу, громкой славы победителя и мягкости с побежденными. Бунт на то и бунт, чтобы выжигать его каленым железом.
Отовсюду потянулись колодники, держать их в сожженном городе было негде, кормить нечем, однако следствие исправно снимало показания, иных наказывало кнутом, и подальше от греха возвращало на поруки хозяевам. Павел Сергеевич откровенно боялся, что присланный из столицы башибузук перевешает всех пленных.
Расхаживая вместе с Михельсоном по лагерю, генерал обнаружил несколько обгоревших знамен, которые при рассмотрении оказались голштингскими флагами Петра III. Голубая парча и зеленый атлас были кое-где съедены огнем, но разобрать гербы ничего не стоило. У обоих офицеров глаза полезли на лоб. Как штандарты со складов Петербурга попали к Пугачеву?
Среди пленных поймали секретаря Самозванца тверского купца Дубровского, детину лет двадцати. Когда его вели мимо начальства, Павел Сергеевич приступил к нему с расспросами о судьбе флагов. Дубровский не запирался, он сам был захвачен Пугачевым под Оренбургом, куда ездил торговать, и с тех пор содержался при Злодее для писания манифестов. Знал Дубровский много. Злодей несколько раз диктовал ему письма для кого-то при дворе. Начинались они словами: «Ваша светлость», – но имени адресата не указывалось. Сей неведомый благодетель еще осенью пособлял Самозванцу деньгами, прислал две подводы армейских ружей и брался передать «отцовские благословения» от государя Петра Федоровича сыну Павлуше.
