Слезы Ольги Заботкиной не произвели на него ни малейшего впечатления. Ее большое сырое тело, казалось, источало влагу без усилий. Она сняла очки, как будто они мешали. Зайцев терпеливо дождался, пока она высморкается.
– Извините, – сказала Заботкина все еще в нос и подняла на него свои розоватые кроличьи глаза – без очков они показались непривычно маленькими. – Просто все, что связано с Фаиночкой, так ужасно… Так ужасно…
Ее грудь опять начала вздыматься в преддверии всхлипов. Шерстяной платок сполз с полного плеча, она поправила, не глядя.
– Вы совершенно уверены, что это та самая статуэтка, что пропала из комнаты вашей соседки?
Заботкина покосилась на фотографию и кивнула.
– Вы ее нашли? Где?
Зайцев не ответил. И тогда Заботкина заговорила снова:
– Она купила их парой. Я так и сказала вашему товарищу. Который потом приходил.
Она испугалась, что сказала не то и не тому «товарищу»:
– Он удостоверение показал. Такой, на финна или на эстонца похож. Только с русской фамилией. Разве он вам не сказал? – всполошилась Заботкина.
– Все в порядке. Я просто уточняю факт, – мягко успокоил ее Зайцев. Что факт не дошел до него, так как он сам сел в тюрьму, он, разумеется, Заботкиной сообщать не стал.
– А не могла соседка ваша ее, например, подарить? Или продать? Без вашего ведома.
– Она передо мной не отчитывалась во всем, конечно, – Заботкина принялась теребить конец вязаного платка. – Но, я думаю, нет. Нет.
– Вы точно помните, что она их купила?
– Конечно. На аукционе общества А… А… «Аполлон»? Ах, нет, «Аполлон» – это журнал такой был. «Антиквариат»? Или все-таки «Аполлон»? – Заботкина посмотрела на него своими водянистыми глазами сквозь толстые стекла.
– А, – с энтузиазмом подхватил Зайцев, – значит, вы с вашей подругой – любительницы искусства. Что же, часто вы там бывали?
Лет семь-восемь назад, насколько помнил Зайцев, на аукционах нередко распродавали безделушки и картины из дворцов, особняков, богатых квартир. То, что не погибло во время революции, но и не пошло в пролетарские музеи. Потом поток несколько ослаб. Но не иссяк вовсе. На аукционы собиралось множество коллекционеров и просто таких, кому охота было поглазеть на еще недавно закрытый для них мир богатых, знатных или хотя бы знаменитых. Обыватели. «Говноеды», – называли их опытные антиквары.
Зайцев представил себе двух старых дев, Заботкину и Баранову: две нелепые фигуры в шляпах горшочком. Сентиментально вглядываются в осколки чужой красивой жизни. Провожают взглядом уплывающие вещицы. А тем временем аукционные девицы все выносят и выносят лоты. Покачиваются бирочки. Фаина Баранова протягивает вверх руку в заштопанной перчатке. Падает молоточек. Удача! – фарфоровая парочка досталась ей.
Заботкина слегка порозовела.
– Вы тоже любите прекрасное? – с чувством спросила она.
Зайцев кивнул:
– Люблю. Вы часто бывали на таких аукционах?
– Ну, я ходила только за компанию с ней. Я больше музыкой интересуюсь, – тихо добавила она. Конец фразы звучал несколько вопросительно: «а вы?» – словно приглашая.
Зайцев внимательно посмотрел на нее. У Заботкиной заалели кончики ушей.
– У Фаины были знакомые иностранные граждане?
– Что вы! Нет! – вскрикнула Заботкина, отшатнувшись и прижимая пухлую белую руку к груди. В глазах ее метнулся ужас. Контакты советских граждан с иностранцами уже начали привлекать неодобрительное внимание партии, советской прессы, а главное ОГПУ.
– Откуда у нее родственники за границей? – всполошилась Заботкина. – Только сестра в Киеве.
Возможно, Фаина Баранова, одинокая сентиментальная женщина средних лет, отнюдь не все рассказывала своей некрасивой чувствительной подруге и соседке. Парочка пастушков говорила, что надежды Фаине Барановой были не чужды.
Зайцев кивнул.
– Да я не сомневаюсь. Посмотрите на эти фотографии, Ольга Бенедиктовна.
Зайцев положил рядом снимки женщин с Елагина. Заботкина низко наклонилась. Потом выпрямилась.
– Они больны? – осведомилась она.
Видимо, ретушер, «открывший» глаза трупам, все же не сумел придать лицам живость. В наблюдательности Заботкиной было не отказать, отметил Зайцев.
– Вам кто-нибудь из них знаком?
Та медленно проползла носом от одной фотографии к другой. Снова выпрямилась.
– Нет. Я их никогда не видела. А если видела, то совсем коротко, потому что я таких не помню. Если только в кооперативе, где Фаиночка служила, спросите. Может, они по кооперативной линии.
Заботкина была не так уж глупа. Зайцев на миг подумал, как несправедлива жизнь: заключила ее в это полное сырое тело, и кому теперь какое дело до ума и души Ольги Заботкиной, если губы у нее цвета сырой котлеты?
Он попробовал быть не как все – и ей улыбнуться. Но тоже не смог. Ему стало досадно.
– Спасибо, товарищ Заботкина, – проговорил он, вставая.
Больше с ней говорить было не о чем. В кооперативе, где работала Баранова, он уже был, убитых на Елагином там не опознали.
Мысленно он уже называл убитую Фаину Баранову Пастушкой.
Теперь предстояло проверить Пастушка.
2
В октябрьской мороси здание «Русского дизеля» выглядело угрюмым, тяжело осевшим у мостовой, как больное чудовище.
От желтого электрического света внутри сразу устали глаза.
– Гражданка, – с напором произнес Зайцев, сверкнув раскрытым удостоверением: – вы, наверное, не в своем уме. Я вам тут что, накладные выписывать приехал? Уголовный розыск с вашим директором поговорить хочет. И ждать у следствия времени нет. Быстро сюда директора.
Секретарша чуть скосила глаза в удостоверение. Дрогнули жирно накрашенные губы и модно выщипанные брови-ниточки. В приемной при словах «следствие» и «уголовный розыск» повисла морозная тишина. Посетители поджали портфели к себе поплотнее, на лицах смесь любопытства и опаски.
– Обождите, товарищ, – бросила секретарша, вставая и оправляя юбку. – Я спрошу директора.
Зайцев не стал дожидаться, пока она выпростает свои ноги, стараясь не зацепить шелковым чулком деревянный конторский стул. Он быстро обошел ее стол и толкнул дверь уже знакомого ему кабинета.
– Товарищ, вы зачем? Вам назначено? – сердито залопотал своим пролетарским говорком красный директор, поднимая лобастую, но совершенно недоходную голову от газеты.
Соседний стол был пуст.
– Мне с товарищем Фирсовым поговорить надо.
Сзади дробно застучали копытца-каблучки.
– Леночка, все в порядке. Я приму товарища, – крикнул через плечо Зайцева красный директор.
