Зайцев хотел возразить. Но поскольку Коптельцев глянул в ответ настороженно, готовый к обороне и удару, то Зайцев умолк. Махнул рукой.
– Мы устаканили вопрос? – с нажимом переспросил Коптельцев.
– Ладно.
– Вот и славно. Иди, Вася. Я рапорт по «Интуристу» жду, между прочим.
5
В коридоре заухал хохот, зазвенели голоса. Что-то уронили. Что-то потащили по полу.
На шум стали выглядывать из дверей.
Мартынов и Серафимов, казалось, волокли пьяного. Это был большой серый мешок. Он бугрился: внутри была картошка.
– Принимай провиант, бригада! – радостно заорал Серафимов.
– Подходи по списку, ребзя, – Мартынов задницей ударил в дверь кабинета и за горловину втащил мешок. – Первый.
– Ну чего стоите, барышни! – крикнул он вместо приветствия. – Слуг в семнадцатом году упразднили. Как и эксплуатацию человека человеком. Машина внизу стоит: разгружайте сами, что назаказывали.
Мартынов выпустил из рук горловину мешка. Выпрямился.
– Ох, спина, между прочим, не казенная.
– А что в мешке? Свекла? – оживленно обернулся к нему Крачкин. И тотчас все они, как по команде, обступили мешок. Серафимов, присев, теребил пальцами бечевку, развязывая узел.
Из-за спины Серафимова показалась милицейская каска:
– Зайцев, там внизу к тебе посетительница. Пропустить?
– Хорошенькая? – быстро поинтересовался Самойлов, подмигнув Зайцеву.
Перед посторонними они держались как одна дружная и абсолютно счастливая команда, отметил Зайцев.
– Ну-у-у, – протянул милиционер.
Зайцев как-то сразу понял, что это Заботкина. «Старая дура», – сердито подумал он. Опыт Заботкиной в отношении противоположного пола явно был чисто литературным.
– Вася, не промахнись! – подбодрил Крачкин. – Твоя последняя возможность!
Зайцев, не глядя, обошел их и вышел в коридор.
– А ты чего скалишься, Крачкин? За своей жрачкой топай вниз сам!
– Из уважения к моим заслугам и опыту, – задребезжал Крачкин.
– Папаша, да на тебе пахать можно!
– Да, скажу вам, в сельской местности продукты питания – это вам не кооперативная лавка. Серафимов не даст соврать.
И Мартынов принялся расписывать их поездку, приукрашивая такими отчаянными и завиральными подробностями, что все покатывались.
– А шлюхи-то что, Мартышка? Шлюхи? – добродушно напомнил Самойлов. – Опознал кто фоточки?
Мартынов и рта не успел раскрыть.
– Погоди, про это дай я расскажу! – толкнул его Серафимов.
6
Зайцев быстро проскочил вестибюль, решив про себя, что отчитает Заботкину там же, при дежурных.
Но женщина, поднявшаяся ему навстречу, была не Заботкиной.
– Товарищ милиционер…
Среди замызганных стен, крашенных казенной краской, среди обшарпанной мебели ее лицо сверкало. А тусклые, усталые лица милиционеров и посетителей подле нее сразу показались не лицами, а ряхами, мордами, рожами, рылами.
Она глядела на Зайцева во все глаза. Ошибки быть не могло: это она хотела с ним встретиться. Портниха из театра. Еще бы такое лицо забыть. Вот только как ее звать?
– Вам чего, гражданка? – осведомился Зайцев. И вспомнил: Алла.
– Петрова. Алла Петрова. Из театра, – напомнила она. Вид у нее был растерянный. Странно. Такая банальная фамилия – и такая броская красота. Зайцеву казалось, что такие красавицы никогда не грустят и не теряются, а, гордо задрав подбородок, несут себя сквозь жизнь, позволяя другим поспешно убирать препятствия с королевского пути. Но Алла Петрова явно чувствовала себя неловко.
Зайцева тронула поспешность, с которой она напомнила о себе. Как человек, который привык, что о нем забывают.
– Вы?..
– Я по делу. Личному, – запнулась она, щелкая сумочкой и оглядываясь на угрюмых посетителей, сидевших напротив стойки, и на шлемы дежурных милиционеров.
– Выйдемте, – предложил Зайцев, пропуская ее вперед.
В вестибюле она сразу заговорила вновь.
– Видите ли, я хотела… Извините.
– За что? – удивился он.
– Вы извините… Просто я… Я видела, что вы… Когда приходили в театр… Понимаете, просто они такие. Она не специально. Она не хотела вас смутить или напугать. Когда она… – Алла жестом расстегнула невидимый костюм. – Балетные. Они совсем не понимают, что такое быть голым. Когда мускулы по всему телу. Они же почти спортсмены. Я не хотела, чтобы вы подумали…
Зайцев поймал себя на том, что не слушает Аллу, а смотрит на нее. И рассердился.
– Ясно, товарищ Петрова. Только какое уж смущение? Здесь уголовный розыск, а не институт благородных девиц.
И добавил мягче:
– Здесь, если хотите знать, иные гражданки, которые паразитического образа жизни, они и не такое вытворяют. Всего хорошего!
Он взялся за перила лестницы, давая понять, что разговор окончен.
– Я просто хотела… – Алла опять принялась теребить застежку на сумочке.
– Вы вспомнили что-то о том бутафорском ожерелье?
– Да. Нет. Я не знаю…
В этот момент входная дверь распахнулась. Самойлов и Крачкин втащили с улицы тяжелый, чуть пахнущий сухой землей мешок. Они обрушили его на пол.
– Все, я грыжу заработал, – задребезжал Крачкин.
– Товарищ Зайцев, а ты свое продовольствие тоже сам из авто вытаскивай, – поучительным тоном пригласил Самойлов, пялясь на Аллу Петрову.
– Какое еще продовольствие? – буркнул Зайцев. Он увидел, что в глазах Крачкина блеснул знакомый ликующий огонек: был ли Зайцев наседкой или нет, провокатором, подосланным ГПУ, или все тем же их верным товарищем, это сейчас было не важно – упустить такую возможность Крачкин просто не мог.
– Товарищ Зайцев замечен в контактах с организмами, – радостно оповестил он.
Его остроумие срочно требовало выхода, понял Зайцев. А значит, Аллу Петрову надо было быстро выводить из-под огня.
Самойлов тоже сложил один плюс один в любовную пару. Красота Петровой явно впечатлила и его. Но повел он себя благородно:
– Не обращайте внимания, гражданка. Мы старые боевые товарищи этого монаха. И просто за него рады. Это картошка, которую мы закупили в колхозе. Он вам, наверное, не сказал. Вот она, современная романтика. Есть у вас авоська с собой? Сетка? Что же вы сетку дома оставили? Как же вы домой понесете? Она грязная же, картоха.
Алла Петрова глядела на него ошеломленно. Она открыла рот:
