– Товарищ Зайцев? – уточнил старший по званию. Получил кивок и тотчас показал рукой: – А мы вас встречаем. Пожалуйста.
Имя Кишкина ни разу не прозвучало. Гадая, не московская ли эта манера арестовывать, Зайцев прошел с ними. Прохожие быстро зыркали на него. И тотчас прятали глаза. Человек в бедной гражданской одежонке с двумя добрыми гэпэушными молодцами по бокам не мог быть никем иным, как арестованным. Зайцев сел в черный автомобиль. Дверца хлопнула. Страх все сидел где-то под желудком.
Машина летела по широкой столичной улице. Оба молодца приветливо молчали, готовые в любой момент рассыпаться объяснением, и лишь добродушно поглядывали на него. Цвет лица у обоих был не питерский – яркий, здоровый.
Автомобиль лихо вырулил на Лубянку.
– Это к Кишкину. Товарищ из Ленинграда, – вместо пропуска бросил молодец на бегу в окошко. Часовой кивнул. Железные ворота поехали в разные стороны. Автомобиль вкатил.
Первым делом Зайцева отвели завтракать. Столовая тоже была новенькая, приветливая. И очень-очень сытная. Оба молодца поели за компанию: перебрасываясь шуточками и вовсю заигрывая со статными официантками в кружевных наколках.
Потом долго вели его коридорами по пухлым коврам. Осенний день в Москве был рыже-солнечным. И Зайцева не покидало ощущение, что он вовсе не в главном замке ОГПУ, а в загородном санатории. После сытного завтрака и беспокойной ночи в поезде клонило в сон. Зайцев подумал, что если он заявит своим спутникам, что настроен поспать, то его в самом деле отведут в спальные чертоги. Он бы не удивился.
Прошли приемную. Прошли двойную, обитую звукоизоляцией дверь. Бывший революционный матрос и питерский чекист первых послереволюционных лет, Кишкин взлетел высоко.
– Зайцев! – радостно воскликнул он. – Чего уставился, как неродной?
Молодцы бесшумно испарились. Так же бесшумно сомкнулись жирно смазанные двери.
– Сморю, не вырос ли второй глаз, – ответил Зайцев, обнимаясь.
Оба хлопнули друг друга по спине. Кишкин был все так же по-питерски худ. Насколько Коптельцев походил на какого-нибудь бухгалтера, настолько Кишкин отвечал всем стереотипам о следователе: он был поджар, сух и энергичен, как легавая собака.
Кишкин приподнял черный кожаный кружок и показал, что глаз все так же пуст.
– Слушай, ты прямо с поезда? – радостно закричал он. – Мои соколы тебя голодным притащили? Сейчас поправим. – И уже снял трубку.
Зайцев заверил, что соколы его накормили.
Кишкин нажал на рычаг, но трубку не повесил.
– Видок у тебя, Зайцев. Питерский шик. Такое ощущение, что тебя здесь внедрять в притон собираются. Надо поправить.
И принялся накручивать диск телефона.
– Страшно рад, что ты… Алло. Кишкин. Человечка тут одеть надо. Да, полностью. Физкультурной комплекции, роста… – он глянул на Зайцева. – Роста метр восемьдесят пять примерно.
– Какой размер обуви? – спросил он, прикрыв трубку ладонью. Зайцев показал малиновые американские ботинки имени товарища Кирова.
– Куда ты в этих бальных туфельках? – удивился Кишкин. – Тут зима скоро. Да-да, обычная лапа. Не знает он размера. Сами разберетесь.
Он брякнул трубку на рычаг.
– Идем.
Телефон издал трель.
– Кишкин. Да, прямо сейчас.
Он увидел, что Зайцев глядит с сомнением.
– Машина внизу. Так что обернемся туда-сюда пулей.
В машине Кишкин болтал без умолку. Голос его был таким полнозвучным, таким веселым, что Зайцеву это показалось чересчур. Он почти не успевал ничего сказать. Но Кишкин то ли не замечал, то ли не хотел замечать.
– Арбат мне нравится, – вещал он. – На Питер не похоже вообще. Сплошные коленца, переулочки. Но мило, мило. Только до управления далековато. А впрочем, на машине не важно. Но! Арбат – это старая застройка. Понимать надо. Есть еще новые дома, специально для сотрудников. Центральное отопление, паркет во всех комнатах, ванная, горячая вода – все дела.
Зайцев опять не успел вставить слово.
– Машина, да. Тут к машине привыкай. Это не Питер, где все пешком бегают. Тут расстояния другие, размах другой. Столица!
И снова Зайцев ничего не успел сказать.
– Снабжение хорошее. Паек. Рестораны опять-таки. Общепит поставлен. В Питере не то. Тут, знаешь, народ поесть умеет по-русски. А мадам Зайцева в проекте имеется? – быстро поинтересовался он и тут же засмеялся.
Зайцев отрицательно покачал головой.
– Напрасно. Семейный и моральный облик сотрудников имеет большое значение.
– А мадам Кишкина? – Насколько Зайцев помнил, у этого аскетичного солдата революции просто не было ни времени, ни свободной зоны в мозгу, чтобы думать о прочном быте, семье. Быт и семья для Кишкина были мещанством.
Вместо ответа Кишкин захохотал.
«Что это ржет он чуть что», – недовольно подумал Зайцев. В прошлые, питерские годы он едва мог припомнить, сколько раз ему доводилось увидеть, как Кишкин улыбался. Да и то: улыбка его была ядовитой, ехидной и относилась обычно к поверженным врагам трудового народа и советской власти.
– Представь, имеется.
И не успел Зайцев рта раскрыть, как тот уже воскликнул:
– А какая в «Елисеевском» ветчина! – и кивнул подбородком в окно: мимо проносилась Тверская улица с ее магазинами. Местный Невский проспект. НЭП облез и с Москвы, но там, где в Питере проступили взамен бедность и ветхость, в Москве виден был какой-то новый уют, сытость. Зайцев Тверскую сразу возненавидел.
Наконец приехали. Кишкин позвонил в глухую, ничем не примечательную дверь. Их впустили, и только внутри Зайцев увидел опрятную табличку: «Распределитель». Простым смертным он не предназначался. Здесь никогда не было очередей, а ордера принимали как бы невзначай – как плату в дорогом ресторане: как будто чтобы не обидеть важных клиентов. У зеркала стояла дама и кисло оглядывала свое отражение через спину. С плеча свешивалась черная лиса. Две служащие терпеливо ожидали вердикта. К даме быстро подошел директор, что-то шепнул. Она надменно обернулась. Но при виде сухощавого одноглазого человека в форме ОГПУ и со знаками отличия, говорившими о высоком звании и чине, как-то сдулась. Служащие, еще недавно лебезившие перед дамой, почуяли смену магнитного притяжения и ловко и твердо задвинули ее куда-то за занавески, а потом и вон отсюда.
– Кого одеваем? – к ним подошел лысоватый человек с сантиметром на шее. Он приветливо переводил взгляд с Кишкина на Зайцева. Оба были высокими, оба были «физкультурного сложения».
– Догадайся, Аркаша, – ответил, улыбаясь, Кишкин.
– Одну минуточку, – щелкнул пальцами тот.
Тотчас вокруг Зайцева забегали. Лента сантиметра обнимала его то тут, то там. Выносили костюмы, рубашки, джемперы. В примерочной Зайцеву стало неловко за свое ветхое, много раз стиранное и чиненное Пашей исподнее. «Питерский шик», – вспомнил он презрительные слова Кишкина. С каких это пор Кишкин стал щеголем? А мужем? Новое белье приятно холодило тело.
