– Я зря ее пустила, да? – неожиданно смутилась Паша. – Так кто вас знает. Комсомольцы все сейчас, как люди уже никто не женится, – притворно сетовала она. – Сейчас вообще не понять – то ли живут вместе, то ли не живут. То ли кончено между вами все? То ли не кончено? Ты уж извини. В следующий раз говори: отпирать – не отпирать. Жрать-то будешь?
– Не знаю, Паша, – наконец с досадой ответил он на один из ее вопросов. – Поменьше бы ты совала нос, куда тебе не следует.
Но ничто не могло сейчас омрачить Пашину радость. И ничто не могло отвлечь Зайцева от того, что сейчас интересовало его больше всего.
Он прямо в плаще сел к столу и открыл путеводитель на заложенной странице. Картина называлась «Карточный домик».
5
Эрмитаж изнурял. Огромные широкие лестницы, гулкие залы, мощные колоны, золото, золото, золото – все было рассчитано на людей, у которых много времени и некуда спешить. На неторопливые процессии и променады. Никак не на то, что кому-то придется бежать здесь почти рысцой.
Зайцев напрасно листал загнутые уголком странички. Он не мог найти в залах ни одну из интересовавших его картин.
Путеводитель был старый, дореволюционный. Вероятно, поэтому врал. Зайцев решил сдаться в плен:
– Извините, а как бы мне на вот эту картину посмотреть? – Зайцев подступился к мужчине профессорского вида, проходившему через залы быстрой деловой походкой: сразу видно, не экскурсант.
– Извините, я здесь не работаю! – на ходу отозвался тот, не притормаживая.
– Вам чего, товарищ? – сразу будто из-под земли появилась смотрительница. За шторой она пряталась, что ли?
Путеводитель, уже размягченный от употребления, сам распался на нужной странице. Смотрительница не спеша щелкнула футляром, водрузила на нос очки. Посмотрела на иллюстрацию.
– «Карточный домик» Шардена, – прочла она. Самым обычным тоном. Но от того, видимо, что название было произнесено вслух, Зайцев вздрогнул.
– Вам в зал французской живописи. Это сначала прямо…
– Я знаю, – перебил Зайцев. – Я как раз оттуда. Только вот какая загвоздка, гражданочка: нет там картины этой.
– Вы, верно, не заметили, – быстро объяснила она.
– Может быть. Но тогда и ваша коллега, значит, не заметила?
– А вы спро…
– Я спросил, – не дал ей договорить Зайцев.
– …сили? И что?
– Нет.
– Ну, значит, картина не эрмитажная.
– Да вот же она, – встряхнул книжечкой Зайцев, перелистнул, показал обложку. Смотрительница недоверчиво изучила ее.
– Это дореволюционное издание. С тех пор экспозицию могли пересмотреть. Наверняка пересмотрели.
– Как это? – Зайцев решил держаться роли добродушного дурачка. – Местами поменяли, что ль?
– Картины могли перевесить. Что-то, как не представляющее большой художественной ценности, могли отправить в запасники.
– В кладовку вроде как?
Кивок.
– Ага-ага. А в кладовке то есть никак нельзя посмотреть?
– Вы что, товарищ? – она посмотрела на него так, будто он намеревался снять штаны. Но Зайцеву вдруг стало не до нее: он увидел, что за ними наблюдают. Две свитые змейки на голове, узкая юбка, узкие губы. Грымза. Не только заметила его, а и узнала. Или кажется ему уже, что до него, до этих картин всем вдруг есть дело?
– Ну я так и подумал. Так и подумал, – быстро свернул он разговор. Как они тут все незаметно подкрадываются в этих своих войлочных бахилах. – Спасибочки.
Он быстро двинулся к дверям.
Уже за спиной, скорее хребтом, чем ушами он уловил тихий, но отчетливый голос:
– Что ему надо было?
– «Карточный домик» искал.
Но останавливаться было нельзя. И больше Зайцев ничего не успел услышать.
6
Ноги у Зайцева гудели. Стоило закрыть глаза, как под веками возникали рамы, рамы, рамы – как бывает после рыбалки, когда весь день мерещится потом поплавок. «Отрицательный результат – тоже результат», – напомнил он себе.
Зайцев действительно обошел все отмеченные залы. И он действительно не нашел что искал.
Не было двух «Благовещений», работ Боутса и ван Эйка.
Не было портрета Изабеллы Брандт.
Не было «Женщины с гвоздикой» Рембрандта.
«Обнаружения Моисея» Веронезе тоже не было.
Не было «Меццетена» Ватто.
И «Карточного домика» – того, которого изображал бедный убитый Тракторов, – его не было тоже.
Большинство этих картин были крупными во всех отношениях. И по размеру полотна, и по величине мастеров, которые их писали. Вещи цены немалой. Насколько Зайцев, конечно, мог судить из прочитанного.
Возможно, его путеводитель, купленный у букиниста, действительно устарел. Но если верить книжке, Алексей Александрович не ошибся. Картины попросту исчезли из музея.
«Епс», – сказал ему на это Нефедов, когда Зайцев рассказал о своих находках. Вернее, пропажах. Они стояли в пивной. Сквозь папиросный дым виден был засиженный мухами плакат: «Когда я ем, я глух и нем». Медленно оседала пена и теплело нетронутое пиво.
– То есть это как если бы кто-то фукнул Медного всадника? – быстро уточнил Нефедов. Имя Рембрандта, да и все остальные тоже, он слышал впервые.
– Ага, Нефедов, – Зайцев кинул в рот соленый сухарик. – А заодно здание Академического театра и Казанский собор вместе с Исаакиевским.
Официантка принесла сардельки с капустой. Отодвинула кепку Нефедова, поставила тарелки. Нефедов сунул кепку в карман.
– Зачем? – задал он самый очевидный вопрос.
Зайцев воткнул вилку в сероватый бок, брызнул сок.
Некоторое время оба энергично жевали, как будто желали в точности следовать рекомендациям плаката. На самом деле им просто нечего было ответить.
Зато вопросы теперь так и сыпались.
Кража? Допустим. Крадут везде, в музеях тоже. Но спереть громадное полотно в тяжелой раме? И почему Государственный Эрмитаж решил держать все в секрете? Почему не заявил в милицию?
Зайцев чувствовал себя заметавшейся гончей собакой: след раздваивался. Расходился в разные стороны. И в какую теперь бежать, не понятно.
– Давай соберемся, Нефедов. С одной стороны, у нас кто-то укокошил почти дюжину граждан, верно? С другой, кто-то спер картины из государственного музея. Все картины цены немалой. Но, может, и не спер. Может, их просто сложили на складе.
– Это еще зачем, если они цены немалой? – отхлебнул пива Нефедов.
– А потому что они не представляют собой идеологической ценности, – быстро нашелся Зайцев. – Не созвучны советскому строю.
