Зайцев пристально смотрел ей в лицо: ни тени волнения.
– Я, – начал он и осекся. К служебному выходу прошла стайка худеньких женщин: без грима лица танцовщиц казались юными. – Поговорить надо.
Его тон показался ей, видимо, странным. На ее лице Зайцев теперь видел вопрос.
– Есть спокойное место? – он сунул руки в карманы.
– Идем.
Сквозняком шевелило на доске объявлений листочки приказов. Они шли узкими лестницами, низкими коридорами, так не вязавшимися с просторной нарядностью зрительской части театра. Откуда-то доносились сдавленные завывания и звуки рояля: кто-то репетировал. Дунуло запахом пудры, пота, канифоли. Гримуборные. Зайцев на ходу приоткрыл дверь: тут же вскинули на него глаза трехстворчатые пустые зеркала. Никого. Он за руку втянул Аллу. Толкнул. Захлопнул позади себя дверь.
Алла была ошеломлена.
– Ты что?
Он отметил: а вскрикнула-то – шепотом.
По дороге с телеграфа он пытался представить себе этот разговор – свои реплики. Как будет сужать круги. Усыплять бдительность. Как ударит в лоб обухом внезапного – главного – вопроса. Так же, как он раскалывал подозреваемых бандитов. Врагов. Алла была врагом.
Но когда он увидел ее перед собой – этот чистый лоб, этот ясный взгляд, это лицо, все его навыки потеряли цену, все слова улетучились. Он только сумел выдавить:
– Что у тебя в Басковом?
– У меня?
Алла в миг поняла, что отпираться бессмысленно. Щеки ее жарко расцвели.
– Портниха, – пожала плечом она. – Частная. Я подрабатываю. Сажаю по фигуре. Клиентки разные. Из театра в том числе. Подрабатываю немного. …Боже мой, – она схватилась тонкими пальцами за виски, – представляю… Но зачем ты следил? Просто спросил бы. Ты же знаешь, как платят в театре… А там… Мы потихоньку… Чтобы без фининспектора…
Она громоздила одну ложь на другую. Но как естественно она выглядит, поразился Зайцев.
– Портниха, значит. Ты ей посоветуй только усы сбрить, – процедил он. – Портнихе.
Алла секунду глядела на него ошеломленно. Но только секунду. В ее голове, видимо, родился новый ход.
– Это не то, что ты подумал…
– Боже, Алла, – не выдержал Зайцев. – Перестань.
– Да, это не портниха, – в ее голосе вдруг блеснул вызов. – Да, я встречаюсь с другим, – объявила она.
Как ни очевидна была ложь, Зайцев ощутил укол. В какой-то степени Алла говорила правду: это все равно измена. Твоя подруга изменяет тебе с ОГПУ. Ты думаешь, у вас роман, а на самом деле она на службе. У нее задание.
Алла продолжала развивать мелодраматическую версию:
– Прости. Все так запуталось. Нет причин. Никто не виноват. Так сложилось.
Зайцев молчал.
Она смятенно и жалобно глянула на него. Проверяет, видел Зайцев, клюнул или нет. Он почти восхищался отвагой и свободой, с которой она лгала. Маленький опасный зверек, который мечется в поисках выхода.
– …я просто не хотела. Я сама не знала, что я чувствую. К кому из вас двоих что испытываю. Я не знаю.
Ему уже стало казаться, что это чистая правда.
– Погоди, Алла. Погоди. Это все неинтересные детали.
Прекрасные глаза смотрели так правдиво. Алла, вероятно, заметила его заминку. Она вдруг ловко прыснула у него под рукой, уже схватилась за дверь. Он успел ее оторвать. Отшвырнуть. Она налетела на столик, звякнувший всеми своими парфюмерными внутренностями, зеркало зашаталось. Зайцев выхватил пистолет.
– Стоять, – тихо сказал он. И повторил еще тише. – Стоять.
Вдруг словно все пазухи здания наполнились звуками. Очевидно, начал репетицию оркестр. Музыка грохотала и разбивалась брызгами.
«Тем лучше», – подумал Зайцев. Он не сразу расслышал, что Алла говорит. И на этот раз голос ее дрожал.
– Ты же знаешь, как они умеют опутать. Сперва арест. Потом: вы можете нам помочь. А потом они тебя отпускают. Сам знаешь. Ведь так?
– Не так.
– Тебе легко говорить, – перебила она. – Советский гражданин. Ты не знаешь, что такое бегать, прятаться, скрывать, кто ты. А я просто хочу жить! Я просто жить хочу. Какая есть. Я не виновата, я не выбирала, кем родиться.
Ему хотелось спросить: это с самого начала было заданием? А если нет, то когда стало заданием?
Он заставил себя проглотить эти вопросы.
– Алла, – спокойно сказал Зайцев. – Мне это теперь уже неинтересно.
– Да? Только не говори, что ты не цепляешься за жизнь, – вспыхнула она.
От щелчка предохранителя Алла вздрогнула. Замерла. Ее глаза смотрели в черный глазок смерти.
– Цепляюсь, – согласился Зайцев. Он подошел к ней совсем близко, дуло почти уткнулось в живот. – Не дергайся. И не делай глупостей. Сейчас мы с тобой спокойно отсюда выйдем. И ты отдашь мне все, что взяла. А потом живи как хочешь.
3
Девушка в перманенте хмурила брови, разглядывая квитанцию.
– Товарищ, так разговор ведь просрочен.
– Я знаю, – улыбнулся Зайцев: – Виноват. Что же мне делать? По новой заказать?
– Ждите, – вздохнула она.
Зайцев не успел отойти к скамейкам, на которых покорно ждали своей очереди другие, как девушка махнула ему рукой:
– Третья кабинка.
Зайцев сорвал трубку:
– Алло?
– Говорите, – все тот же голос секретаря. Все такой же доброжелательный. Зайцев представился.
– Товарищ Кишкин занят. Перезвоните через пять минут.
Зайцев повесил трубку. «Пять минут» – это сколько? Пять? Или полчаса? Или завтра? Или никогда.
Он вышел из кабинки. Ждать здесь? Машинально сел на скамейку. Заказать новый разговор? Или немедленно ехать на вокзал, в кассу: один билет до Курска. Ростова, Орла, на Урал. Обратного не надо. Не теряет ли он прямо сейчас драгоценные минуты?
– Товарищ. Товарищ, – осторожно, даже опасливо заговорил с ним старик в шляпе; рука в крупных веснушках опирается на трость. – Товарищ, вы хорошо себя чувствуете?
– Что? – не понял Зайцев.
– У вас тут – кровь.
– А, – сказал Зайцев и запахнул пиджак, – пустяки. Недавняя операция. Аппендицит. Ничего серьезного.
– Вы бы поосторожнее со швами.
Старик явно дожидался своей очереди, скучал и с радостью обнаружил собеседника.
– Когда молод, то совершенно не умеешь быть нездоровым. И наоборот, – начал разбег к долгому разговору он.
– Это верно, – с улыбкой встал Зайцев и добавил, отвечая больше самому себе: – Мне сейчас нужно все делать помедленнее, спешка точно не поможет.
