За дверью отчетливо скрипнула половица, и Ланской выстрелил навскидку. Минус один. Еще раз.
Все. Настала очередь обоймы с последним патроном.
Что ни говори, а непроглядная чернота пистолетного ствола завораживает, тянет не хуже колодца или пропасти… Где-то там сидит маленький свинцовый дьявол с тупой латунной головкой, способный одним махом разрушить весь тот необъятный мир, что складывался целых сорок лет… И для того, чтобы выпустить его на свободу, не нужны никакие магические ритуалы. Достаточно лишь легкого движения пальца…
Павел Владимирович упер еще теплый от последнего выстрела обрез ствола в мягкую ямку на виске.
«Вот и все. Нужно было в «нагане» один патрон оставить – получилось бы чисто и аккуратно, а то таким калибром весь череп разнесет… Интересно, есть все-таки Тот Свет или это тысячелетние выдумки? Сейчас проверим…»
Нужно было помолиться напоследок, но слова молитвы, затверженные наизусть еще в далеком детстве, как-то выветрились из головы, и вместо суховатых «Спаси, сохрани и помилуй…» возник образ Наташеньки. Не той встревоженной, слегка осунувшейся и как-то разом постаревшей женщины, какой он застал ее в тот последний раз, а веселой и смешливой юной прелестницы, раз и навсегда пленившей сердце офицера…
«Прощай, Наташенька…»
Ланской нажал на спуск, но вместо грохота, предваряющего адскую бездну, не веря собственным ушам, услышал четкий металлический щелчок бойка по капсюлю.
Осечка?! Как некстати…
Еще один щелчок. Проклятая Америка…
Словно в страшном сне, Павел Владимирович видел разлетающиеся под ударами прикладов двери, слышал торжествующий рев валящей внутрь толпы…
Избитый и окровавленный, он то терял сознание, то снова выплывал из забытья, когда его волокли по коридорам куда-то.
«Расстреляют? – вялыми червяками копошились под черепной костью мысли. – Зачем тогда тащат куда-то – шлепнули бы и здесь… Увезут в свою проклятую «че-ка», будут рвать ногти и жечь калеными шомполами? Ну, когда-то все равно пришлось бы ответить за то, что приходилось делать с такими, как они… Подобное – подобным… Все равно он не скажет им ни слова…»
А если не выдержит? Нечеловеческие страдания развязывают языки самым стойким. Это он тоже знал досконально – видел сам, как ползал в ногах после трех суток непрерывных допросов один из их комиссаров, слывший несгибаемым. Согнулся… Эх, зря тянул до последнего, надеялся на последний патрон… Нет, можно еще побарахтаться – джиу-джитсу позволит раскидать этих деревенских увальней, расслабившихся при виде беспомощного избитого человека, которого они самозабвенно месили несколько минут кулаками и ногами, мстя за свой недавний страх, за смерть товарищей, за вековую лакейскую привычку кланяться перед ним, «белой костью». Именно за это, за что – вовсе не за богатство или знатность – они ненавидели их всех… Раскидать это быдло и… Нет, не спастись – спастись уже не получится. Умереть от пули или штыка, обманув их своей смертью еще раз. Еще раз посмеяться над ними – уверенными в своей непременной победе…
Видимо, он снова впал в забытье, потому что очнулся, увидев перед собой затянутого в хрустящую кожу невысокого чернявого человечка в пенсне. Седина в пышной шевелюре, глумливая усмешечка, словно приклеенная к испитому лицу, никак не вяжущаяся с затаенным страхом в черных, навыкате глазах с красными прожилками на желтоватых белках.
«Попался бы ты мне на фронте… Всю обойму… Нет, шалишь – шашкой наотмашь, от плеча до поясницы…»
Он обвис на руках у держащих его красноармейцев, готовясь превратиться в стальную пружину, распрямляющуюся, неся смерть.
«Каблуком в горло – в кадык, до хруста. Вторым – в переносицу, чтобы наверняка…»
Но, видимо, прочел битый жизнью комиссаришка, подвальная крыса, свою смерть в глазах полуживого врага, потому что суетливо сделал пару шажков назад и замахал ручками с крошечными женскими кистями:
– В машину! В машину его! – и устыдился сквозящего в голосе страха. – И чтобы пальцем больше не трогать! Он нам живым нужен… Распорядитесь насчет врача.
Что-то резко, будто молотком, ударило ротмистра в висок, помещение опрокинулось, и он полетел куда-то в сгущающуюся темноту.
«Ушел…» – короткая мысль так и не успела оформиться в умирающем мозгу…
Слух еще успел отметить одиночный выстрел, раскатившийся по анфиладе пустых залов майским громом…
21
Мамедова обнаружили после долгих поисков в турецком Кипре изрядно опустившимся и уже ничем не напоминающим того всесильного криминального авторитета, каким его запомнил Александр. Конечно, с шапкой он подаяния не просил, прохожих по ночам не грабил и швейцаром в гостинице не служил. Но и лоску того в пожилом мужчине, большую половину дня проводившем на террасе небольшого домика в окрестностях Гирне за бутылкой местной раки, больше не было. Вряд ли его так уж подкосила та неудача с Петровым, скорее, просто вытеснили из незаконного бизнеса более молодые и оборотистые конкуренты. Но, по имевшимся у Саши данным, свернул он все дела в России и укрылся на средиземноморском острове-курорте почти сразу после того, как Роман Файбисович на долгие годы угодил за прочные двери со съемными ручками. Возможно, темные свои делишки он продолжал обтяпывать и на Кипре, но видимых конфликтов с законом не имел, окружение свое практически распустил и доживал свой век в не блещущем роскошью одиночестве.
Зла к нему Александр давно уже почти не испытывал и давно бы махнул рукой на его существование вообще, если бы служба безопасности «Ланца» не сообщила своему главе, что охранником при вилле Мамедова состоит некий пожилой мужчина, откликающийся на кличку Магадан. Естественно, что охранник из этого тощего – в чем душа держится – бывшего зэка был никакой. Функции его заключались в основном в том, чтобы сидеть напротив хозяина и выслушивать его долгие многословные жалобы на жизнь-судьбину. Да и зачем был охранник в обшарпанном двухэтажном особнячке, единственная ценность которого заключалась в красивом виде на море?
– Смотри-ка, – Саша изучал так и эдак десяток цветных фотографий, на которых были запечатлены пожилые мужчины, беседующие за бутылью бесцветного напитка. – Зачем Мамедов пригрел этого урку?
«Ума не приложу, – буркнул ротмистр. – Но чувствую, что дело тут нечисто. Мы ведь так и не знаем, чьи люди тогда схватили вас перед дверью квартиры. Ваши жандармы, которых вы так изящно оставили с носом, не удосужились поделиться информацией…»
«Да что он теперь может, кроме как водкой наливаться с утра до вечера? В любом случае на рожон теперь не полезет».
«Вы так считаете?»
Папка с досье была захлопнута и убрана в долгий ящик и совсем бы оказалась забытой, если бы о ней не заставил вспомнить один случай…
* * *
– Саша! – Жена, судя по голосу, была взволнована не на шутку и едва сдерживала рыдания: французский акцент в ее речи слышался яснее, чем обычно. – Беда, Сашенька!
