«Ну что, Саша, взбаламутим это болото?»
«Вы думаете, пора?»
«Я думаю, что пора было уже вчера», – сухо ответил граф.
«Хорошо…»
Как раз образовалась некоторая пауза, и новоиспеченный премьер-министр сделал условный знак подготовленному заранее репортеру одного из центральных телеканалов – как бы случайно почесал кончик носа. Тот сразу же отреагировал – сказались десятки лет работы в этом сложном «бизнесе». Пресс-секретарь тут же, проигнорировав двух или трех «посторонних» журналистов, усердно тянувших руки, дал ему слово.
– Телеканал «Новости дня», – не спеша поднялся на ноги пожилой грузный мужчина с роскошной гривой седых волос, откинутых назад. – Господин премьер, мне хотелось бы задать вопрос, наверняка волнующий многих телезрителей. Вы готовы ответить прямо, не кривя душой?
– Да, готов, – спокойно ответил Александр.
Репортеры оживились: в воздухе отчетливо запахло скандалом, поскольку господин Зубров слыл журналистом более чем скандальным. И он свое реноме поддерживал всеми силами: к чему знать непосвященным, что все его эскапады одобрены на самом верху, там, где экспромты невозможны по определению. Не поддались всеобщему воодушевлению лишь старые коллеги Зуброва, знающие его не один год. Один из ведущих «Голоса столицы», кисло скривившись, прошептал на ухо соседу несколько слов, и оба ядовито захихикали.
«Неужели что-то просочилось? – разочарованно подумал Саша. – Вот не хотелось бы выглядеть смешно…»
«И не будете», – заверил Ланской.
– Жители нашей страны в большинстве своем исповедуют православие, – начал Зубров, не обращая внимания на возмущенный шум «галерки», где традиционно кучковались представители оппозиционной прессы и телеканалов. – Да, православие, – повысил он голос, привычно перекрывая ропот зала. – Так уж сложилось исторически.
– Это не место для религиозной пропаганды! – снова вскочил с места все тот же очкастый «вундеркинд». – Я протестую…
Микрофон смутьяна сам собой отключился, и его едва слышные протестующие вопли не помешали Зуброву закончить вопрос.
– Поэтому моим телезрителям хотелось бы знать, как вы, премьер-министр Российской Федерации, относитесь к религии вообще и к православию в частности?
Премьер-министр выдержал паузу.
– Я крещен в православие еще в детстве, – просто ответил он. – И с тех пор у меня не было случая усомниться в вере моих предков. Но я считаю, что каждый должен выбирать свое отношение к вере согласно велению своей совести. И верующие всех конфессий, признанных в нашей стране, и атеисты обладают равными правами. Единственное, чего я не приемлю, так это дискриминации по религиозному признаку или принуждения кого-либо как к вере, так и к неверию. Это относится к некоторым деятелям, считающим возможным публичную агитацию против религии. Не важно, против веры в бога вообще или против какой-то определенной конфессии. С этим мы будем бороться бескомпромиссно.
Он переждал шум и поднял руку.
– А подкрепить свои слова я хочу неким сюрпризом… нет, даже не сюрпризом… в общем, внесите.
Зал замер…
* * *
«И все-таки, Павел Владимирович, – Александр «высадился» в тихом скверике Женевы, умудрившись не напугать никого из редких прохожих: пожилых дам, выгуливающих по аккуратным дорожкам своих левреток, не менее почтенных джентльменов, изучающих на лавочках газеты, мамаш с чадами и вездесущую детвору. – Что же все-таки хранилось в том сейфе, запертом почти сто лет? Вы за столько лет так и не удосужились посвятить меня в тайну».
«Терпение, мой друг, только терпение. Скоро вы сами все узнаете. И увидите…»
Мужчина средних лет с седым виском вошел в банк, сразу расположив к себе служащих, изнывавших от скуки. Опытным взглядом они сразу опознали в нем солидного уважаемого человека – дорогой, но в меру, не кричаще, костюм, аккуратная прическа, никаких украшений вроде бриллиантовой заколки для галстука. И главное – оставил свой автомобиль где-то за углом, не подкатил с шиком к самой двери, как иные свежеиспеченные нувориши. То, что солидный джентльмен вообще мог обойтись без личного авто, даже не пришло в головы клерков – их банк не работал с мелкими клиентами, и это было известно всем, включая турецких, арабских и украинских гастарбайтеров.
– Добрый день! – подскочил к мужчине прилизанный сотрудник. – Чем можем служить?
– Я бы хотел забрать из вашего сейфа некую вещь, принадлежащую мне, – с ленцой ответил посетитель по-французски, чем еще больше поднялся в глазах клерка: хранение личных вещей в сейфах банка стоило очень и очень недешево.
И подрос еще на несколько сантиметров, когда предъявил ключ от ячейки. В этих ячейках повышенной надежности (в свое время реклама гласила: «Наше хранилище переживет всемирный потоп, падение метеорита и даже ядерную войну!») хранились исключительно крупногабаритные вещи, в основном – произведения искусства, стоящие миллионы франков. Золото, фамильные документы и прочая ерунда хранилась в ячейках на порядок проще. Хотя все VIP-сейфы были заняты, клерку еще ни разу за всю свою двухдесятилетнюю карьеру в банке не довелось даже одним глазком взглянуть на то, что в них хранится, – правила строжайше запрещали сотрудникам проявлять малейшее любопытство.
То же самое произошло и сейчас: он отпер своим ключом дверь хранилища, расположенного на минус третьем этаже – действительно, вряд ли досягаемом даже для ядерного взрыва, – затем одновременно с посетителем – арендуемую им ячейку и оставил его одного. Минуту спустя вальяжный господин вышел, неся в правой руке блестящий титановый кейс – он переходил в собственность клиента сразу после аренды ячейки. С этим кейсом он и покинул банк, вежливым кивком ответив на пожелание приходить еще.
«Наверняка картина какая-нибудь, – служащий банка аккуратно закрыл опустевшую ячейку, срок аренды которой должен был истечь, наверное, уже после его смерти. – Уж больно велик чемоданчик. Или книга старинная…»
Разве он мог знать, что почти угадал…
– Икона-а! – разочарованно протянул Александр, когда ротмистр его руками открыл кейс и развернул желтоватую, хрупкую от времени холстину, скрывающую темную доску. – Разве это такая уж ценность? Я думал…»
«Любая икона – ценность, – строго заметил Ланской. – Даже литографская картинка из тех, что продают в храме за копейку. Это вещь, которую невозможно оценить в деньгах».
– Оценивают. Еще как оценивают. Знали бы вы, Павел Владимирович, сколько икон воруют и продают на черном рынке. За большие деньги, между прочим. Эта хоть сколько стоит?
«В ваш вывихнутый век возможно все. Ваши современники и мать родную продадут за ломаный грош. А цену данной иконы невозможно измерить деньгами. Она бесценна. Разве вы ее не узнаете?»
Александр вгляделся в тусклый образ: строгая женщина в черном платке – Богородица, младенец Иисус… Сотни, если не тысячи раз виденный сюжет…
