Саша сделал на этом отрезке всего лишь несколько сот шагов, но они вымотали его так, как не вымотал весь предыдущий путь. Поэтому когда податливая преграда впереди исчезла и он, не в силах удержаться, рухнул на пол, то земная твердь показалась ему самым мягким и удобным матрасом на свете…
Он очнулся, как и в прошлый раз, отдохнувшим и полным сил, взглянул на часы, уверенный, что стрелки отпустили ему на полусон-полуобморок не более пятнадцати минут, и опешил: судя по календарю, прошло уже трое суток… И опять никакого голода и жажды, никаких затекших от неудобного лежания рук и ног.
«А вдруг я умер? – ожгла шальная мысль. – На этот раз – по-настоящему, без всяких «кладовых памяти» и прочей мишуры? Тогда все объясняется. Это кошмары разрушающегося мозга…»
И все равно он упрямо поднялся на ноги и пошел, сам не зная куда.
Откуда-то из дальних закромов памяти всплыла и приклеилась детская песенка:
Вместе весело шагать по просторам,
по просторам, по просторам,
И, конечно, припевать лучше хором,
лучше хором, лучше хором…
А кругом тем временем как раз раскинулись просторы – унылая, поросшая желто-бурой травой, не то выгоревшей на солнце, не то прибитой морозом, равнина, придавленная, будто огромной сковородой, низким, хмурым, набрякшим дождевой влагой небом. И ни холмика, ни деревца. Не холодный, но достаточно прохладный ветер порывами дул в лицо, гоня волны по морю безвольной, мертвой травы, бумажно шуршащей под ногами.
Никакого ориентира ни вблизи, ни вдали. И непонятно, куда идти.
«Да пошли вы все! – взбунтовался он вдруг. – Я отказываюсь играть по вашим правилам!»
Саша остановился, повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал обратно. Хотелось бы сказать «по своим следам», но трава, напоминающая при ближайшем рассмотрении упаковочную стружку – гладкая полоска желто-коричневого материала без какой-либо заметной структуры миллиметров четырех шириной, легко отрывавшаяся от «земли» (с настоящей землей у этого упругого, как очень тугая резина, субстрата не было ничего общего), но никак не желавшая рваться на части, – следов не сохраняла. Он прошел по ней, по его расчетам, столько, сколько надо было, чтобы вернуться в предыдущий зал, смахивающий на пещеру со множеством тонких «сосулек» одинаковой длины, отражавшихся в зеркальном полу густой щетиной, а потом еще столько, и еще два раза по столько, но никаких следов его не обнаружил. Только бескрайняя шуршащая желто-коричневой бумагой степь и клубящийся грифельно-серый полог над ней, столь же унылый и бесконечный.
«Врешь, не возьмешь! Ты хотел, чтобы я именно сюда повернул!»
Он еще раз изменил направление, а потом, хитро улыбаясь чему-то, еще и еще раз. Километр за километром «травы» ложился под начинающие ныть от усталости ноги, но ничего не изменялось.
И он сдался.
– Что тебе нужно? – запрокинув голову к серому небу, закричал он во все горло. – Зачем все это? Я не понимаю цели! Дай знак! Хотя бы намекни, чего ты хочешь!
Он стоял, крохотный, словно букашка посреди футбольного поля, и орал, срываясь на визг, в равнодушное небо, словно манны небесной ожидая ответа.
И ответ прозвучал.
Молния, прямая и похожая на луч света, сорвалась с темного неба и ударила в степь. Далеко или близко – понять было невозможно: ориентиров не было. Александр ожидал, что от нее сейчас вспыхнет сухая «трава», что прогремит гром, но ничего не происходило. Бесшумная световая спица сияла, притягивая взгляд, словно над этим местом в тучах образовалось отверстие, через которое бьет солнечный свет.
Она звала к себе, и ему ничего не оставалось делать, как прислушаться к этому зову…
Сначала спица превратилась в стержень, а потом – в столб ровного, не слепящего и ничего не освещающего вокруг белого пламени. Мужчина, едва передвигая уставшие ноги, шел к нему, не в силах оторвать взгляда от растущей в ширину и ввысь световой колонны, а в душе его поднималась полузабытая радость. Та самая радость из непонятного сна. И столь всеобъемлющей она была, столь сильно боялся он, что свет, льющийся с небес, сейчас исчезнет, что, сам не замечая того, забыв про боль в измученном теле, про отнимающиеся от усталости ноги, все ускорял и ускорял шаг, пока не побежал.
А столб света уже закрывал большую часть горизонта. Струящийся, будто бесконечная река, текущая из облаков, бесшумно зовущий к себе. И Саше уже было видно, что там, за чуть колеблющейся границей сияния, трава наливается изумрудным светом, небо – июльской синевой. Там была жизнь. Островок жизни в этой чужой, мертвой, пугающей степи.
Он несся, хохоча во все охрипшее горло, по лицу его неудержимо текли слезы, а душу распирало огромное, по-детски бесконечное счастье. Он снова был малышом, потерявшимся было в магазине, полном непонятных вещей, и вдруг увидевшим маму. Он снова был восторженным юношей, уже разуверившимся, что любимая придет на свидание, и завидевшим вдали знакомый силуэт. Он был уставшим путником в безводной пустыне, наткнувшимся на оазис.
Он был странником, наконец вернувшимся домой…
Еще несколько шагов, и он растворится в бесконечном счастье без остатка…
Еще один крошечный шажок…
* * *
Саша открыл глаза и ничего не понял.
Он лежал на спине, глядя в кипенно-белый, сверкающий чистотой потолок. Над ним склонялись знакомые лица.
Наташа… Профессор Липатов… Михалыч…
– Что со мной, – едва слышно прохрипел он пересохшим горлом. – Где я?
– Успокойся, родной, – всхлипнула Наташа. – Все в порядке. Ты дома…
– Что случилось?
– Вас нашли в стазисной камере, – пожал плечами Липатов. – Мы уже сбились с ног в ваших поисках, и…
Прохладный край стакана уткнулся в губы, и Саша с благодарностью припал к нему. И пил, пил, пил, пока сосуд не отняли.
– Как долго меня не было? – голос уже звучал громче, четче.
– Всего несколько часов, но вы не отзывались на звонки, и…
– Забеспокоились мы, командир, – бухнул Семецкий. – Не случилось бы чего.
– Часов? – не понял Александр. – Не суток?
Все переглянулись.
– Наверное, тебе стоит отдохнуть, Саша, – мягко сказала жена. – В последнее время ты так много работал…
– Не время отдыхать, – снова встрял Михалыч. – Дел у нас – по горло.
– А что случилось?
– Президент только что ушел в отставку! Весь мир на ушах. За главного теперь у нас ты, командир!
– Но…
«Вставайте, ваше превосходительство, – раздался в голове голос ротмистра. – Вас ждут великие дела…»
25
– Зачем вся эта помпезность? – Александр прошел по пустому Георгиевскому залу, разглядывая висящие на стенах портреты. – Неужели нельзя было обойтись более скромной церемонией?
