— Нет, — ответил он. Потом поглядел на Павла. — И вы с вашей ногой… Уж не знаю, как до берега дотащимся. — И добавил с прорвавшейся злобой: — Туристы чертовы! Дилетанты!
Костер прогорал. Угли мелко пульсировали, то заливаясь алым румянцем, то подергиваясь серым налетом. Павел лежал, облокотившись о рюкзак, и мрачно смотрел в темноту. Нога отекла, повязка казалась слишком тесной, и он не мог спать — мешала не столько боль, сколько неприятное ощущение. Остальные, казалось, спали. На землю навалилась непроницаемая тьма, такая густая и тягучая, как только и бывает за пару часов до рассвета. Казалось, даже дышать стало труднее.
Неожиданно у костра что-то пошевелилось.
Завадский приподнялся на локте. Огляделся. Его лицо в слабых отблесках костра по-прежнему казалось синюшным и напоминало лицо трупа. Он, стараясь не шуметь, поднялся на ноги и, склонившись над рюкзаком, вынул оттуда какой-то плотный пакет. Потом огляделся (Павел поспешно зажмурился) и осторожно двинулся в сторону карьера. Павел заметил, что фонарика Завадский не взял.
Дождавшись, пока тот скроется в зарослях, Павел, прихрамывая, подошел к тоненько храпящему Борису и ткнул его в бок. Тот вскочил.
— Что такое? — торопливо спросил он. — Медведь?
Видимо, страх столкнуться с медведем не отпускал его даже во сне.
— Какой медведь? — шепотом ответил Павел. — Завадский на карьер поперся.
— Ах ты…
Он помотал головой, словно сбрасывая остатки сна, и пришел в себя.
— Никиту надо разбудить.
Но лесник уже был на ногах:
— Старый хрыч что? Свихнулся? — спросил он, глядя на опустевший спальник Завадского.
— Не думаю, — мрачно сказал Борис.
Лесник помолчал с минуту.
— Да вернется он, — сказал он наконец, — куда ему деваться? Не лазить же там за ним по темноте. Ноги можно переломать. А он, если шею свернет, туда и дорога.
— Ну уж нет! — Теперь и Борис склонился над рюкзаком, включил фонарик и схватил карабин Никиты, который тот прислонил к вещам.
— Ты что, придурок?
Лесник, в свою очередь, схватился за оружие. Какое-то время они молча тянули его, каждый в свою сторону, а Павел с ужасом наблюдал за ними, каждую секунду ожидая шального выстрела. Потом лесник, видимо, решил, что надо действовать по-иному, и изо всех сил ударил Бориса под колено носком кирзового сапога. Тот охнул и выпустил оружие.
Лесник направил ствол на Бориса и многозначительно взвел курок.
— Откуда вы взялись на мою голову, уроды? — гаркнул он. — Смирно стоять!
— Никита! — торопливо проговорил Борис, задыхаясь и потирая колено. — За ним нужно! Я не знаю, что он задумал, я вообще ничего не знаю. Но говорю тебе, это все неспроста!
— Кто он такой? — спросил лесник. Палец его по-прежнему лежал на курке.
— Не знаю.
Вид у Бориса был обескураженный.
— Предположим, — устало сказал лесник, — а вы кто такие?
— Я правда журналист, — отозвался Борис. — Мы эту историю с трупом мутанта расследуем. Но тут у вас вообще что-то неладно. Неужто ты сам не замечаешь?
— Я замечаю, что народу тут толчется больше, чем в передвижном балагане.
— Но до сих пор никто таких вот ночных вылазок не делал, так ведь? Да еще сердечник, после приступа. Может, он вообще при смерти. Какого черта его туда понесло?
— Ладно. — Лесник, поколебавшись с минуту, забросил карабин за плечо. — Бери фонарик, пошли.
— Эй, — запротестовал Павел, — погодите, я с вами.
— Черта с два ты с нами, — отрезал Борис, — не выйдет.
— Нет уж, — лесник покачал головой, — оставайся здесь. Не знаю, что этот старый козел там задумал, но нам бы потише к нему подобраться надо. А ты только шуму наделаешь… Да что ты волнуешься, управимся мы с ним на пару.
— У него пистолет, у Завадского, — напомнил Павел.
— Верно… — Борис покачал головой. — Вот зараза! Ну не будет же он в нас стрелять, в конце концов!
— Почему? — удивился Павел.
— Ладно! — Лесник похлопал ладонью по карабину. — Учтем. Пусть только и он на нас не обижается.
Луч фонарика полоснул по кустам, исчезая во тьме, и Павел остался один.
Ему было не по себе — глухая тьма обступила его. Он с трудом поднялся, подтащил к костру несколько чурочек, заготовленных лесником еще с вечера, и, набросав сверху хворосту, стал смотреть, как карабкаются по веткам синие языки пламени.
Интересно, почему Завадский боялся разжигать огонь?
От костра тянуло теплом. Павел откинулся на рюкзак и задумался. Если ребята не перехватят Завадского прежде, чем тот доберется до своей неведомой цели, а решат проследить, до их возвращения пройдет как минимум час. Он устало вздохнул. Все шло как-то не так. Он-то думал, что, отправившись вместе с Борисом в эту дурацкую командировку, сумеет сойти с той невидимой линии огня, на которой оказался против воли. Но, похоже, укрыться от неизвестной опасности было негде: даже здесь, в глухомани, творилось что-то странное, точно сама ткань мироздания вдруг лопнула, обнажив зияющие прорехи, которые, как ни старайся, уже невозможно заштопать.
Хрустнула ветка.
Павел насторожился. Он твердо знал, что поблизости никого не должно было быть. Медведь? Кто тут еще может водиться? Неужто кто-то последовал за ними — да и зачем?
Он не пошевелился. Лежал, прикрыв глаза и настороженно глядя сквозь неплотно сомкнутые веки. Кто-то стоял на границе светового круга. Темная фигура, теряющаяся во мраке.
Это не зверь, а человек, но от этого было не легче.
Павел усилием воли заставил себя лежать неподвижно. Человек сделал шаг вперед, и пламя смутно осветило его. Он нерешительно оглядывался. Казалось, он колеблется: то ли ему подойти к костру, то ли вновь кануть во тьму, откуда он появился.
Он был налегке и одет, как собравшийся в лесопарк горожанин: в свитере, джинсах и кроссовках. Рюкзака у него не было. Оружия, подумал Павел, кажется, тоже. Что-то странно знакомое было в его облике, во всех его плавных движениях, и Павел вдруг похолодел.
Незнакомец здорово смахивал на покойного к Андрея Панина.
Или на того, второго.
И с отчетливой ясностью Павел понял, что ему с ним не справиться. Ни в одиночку. Ни даже вчетвером, окажись остальные сейчас тут, на месте.
И тем не менее что-то в поведении пришельца показалось ему странным: тот неуверенно оглядывался, точно не знал, что делать дальше. Отвернулся, к чему-то прислушиваясь. Казалось, он не замечает Павла.
Глаза его, в которых светились отблески костра, превратились в две багряные точки — и в то же время он производил впечатление незрячего. Павел чуть пошевелился. Что-то твердое уперлось ему в локоть, и он, проведя ладонью по холодной земле, понял, что это рукоять топора, который Никита так и оставил у поленницы. Он медленно, осторожно положил пальцы на отполированную сотнями прикосновений деревяшку, и та послушно легла ему в ладонь.
