2 ноября в Ставку приехал великий князь Николай Михайлович. Он был старший из Михайловичей – друзей детства царя. И на семейном совете в Киеве было решено отправить его к Ники. «Господин Эгалите» решился на эту трудную миссию.
Он: «2 ноября… Моя бесценная. Николай Михайлович приехал сюда на один день, и мы имели с ним вчера вечером длинный разговор, о котором расскажу тебе в следующем письме, сегодня я очень занят… Храни Господь тебя, мое любимое солнышко, и детей! Навеки твой, старый Ники».
Он лукавил. Он попросту не знал, как рассказать ей об этом разговоре. И решился: переслал ей письмо, которое передал ему Николай Михайлович.
Вот отрывки из этого письма:
«Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся благодаря злостному сплошному обману окружающих ее людей. Ты веришь Александре Федоровне, оно и понятно, но что исходит из ее уст – есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то по крайней мере огради себя от постоянных вмешательств и нашептываний через любимую тобой супругу… Я долго колебался открыть всю истину, но после того как твоя матушка и твои сестры убедили меня это сделать, я решился. Ты находишься накануне эры новых волнений – скажу больше, эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков… то только ради надежды и упования спасти тебя, твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий».
В заключение Николай Михайлович предлагал ему даровать «желанное ответственное перед Думой министерство и сделать это без напора извне», и «не так, как свершился достопамятный акт 17 октября 1905 года».
Так он грозил новой революцией. И напоминал о революции прежней.
Она: «4 ноября… Я прочла письмо Николая и страшно им возмущена. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой. Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года. Но во времена войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело на защиту жены своего императора – это мерзость и предательство… Ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой, он и Николаша – величайшие твои враги в семье, если не считать «черных женщин» и Сергея… Женушка – твоя опора, она каменной стеной стоит за тобой…»
Приписка: «Я видела во сне, что меня оперировали: отрезали мне руку, но я не испытывала никакой боли. А после этого получила письмо Николая…»
Теперь она начинает борьбу со всей Романовской Семьей. Она остается, как всегда, цельной. Она наивна, искренна и нелепа в своей непримиримости.
Он: «Ставка, 5 ноября… Я очень огорчен, что расстроил тебя и рассердил, переслав тебе письмо Н., но так как я постоянно спешу, я его не прочел, так как он долго и подробно говорил о том же. Но о тебе он не упоминал совершенно, останавливаясь только на истории со шпионами и т. д. и общем внутреннем положении. Скажи он что-нибудь о тебе, неужели ты сомневаешься в том, что твой муженек не вступился бы за тебя…» Бедный Ники!
Она: «12.11.16… Я всего лишь женщина, борющаяся за своего повелителя, за своего ребенка, за этих двух самых дорогих ей существ на земле. И Бог поможет мне быть твоим ангелом-хранителем. Только не выдергивай тех подпорок, на которые я нашла возможным опереться (т. е. «Друг» и Протопопов. – Э.Р.)… С каким наслаждением завтра я отдохну в твоих объятиях, расцелую и благословлю тебя. Верная до смерти».
Приписка: «Душка, помни, что дело не в Протопопове… Это вопрос о монархии и твоем престиже… Не думай, что на этом кончится – они по одному удалят от тебя всех, кто тебе предан, и затем и нас самих… Вспомни, как в прошлом году ты уезжал в армию – ты тоже тогда был один с нами двумя против всех, которые предсказывали революцию, если ты поедешь. Ты пошел против всех, и Бог благословил твое решение».
«04.12.16… Покажи им, что ты властелин. Миновало время снисходительности и мягкости. Теперь наступает царство воли и мощи! Их следует научить повиновению. Почему они меня ненавидят? Потому что им известно, что у меня сильная воля и что когда я убеждена в правоте чего-нибудь (и если меня благословил Друг), то я не меняю мнения. Это невыносимо для них. Вспомни слова месье Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком: так как ты очень снисходителен, доверчив, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли к тебе приблизиться. И я бы предостерегла тебя…
Если дорогая матушка станет тебе писать, помни, что за ее спиной стоят Михайловичи, не обращай внимания и не принимай это близко к сердцу. Слава Богу, ее здесь нет, но «добрые люди» находят способы писать и пакостить…»
Звенит «колокольчик»! И тогда Семья избирает последнее средство: к ней приезжает сестра Элла. Она появляется в Царском – и со всей своей кротостью пытается объяснить Аликс ужас положения: она говорит о Распутине, но Аликс тотчас замыкается в себе и прекращает разговор.
Потом она провожает сестру на поезд. Они молча прощаются. Больше Элла не появится в Царском Селе, и более никогда они не увидят друг друга.
Он: «10.11.16. В Румынии дела идут неважно… В Добрудже нашим войскам пришлось отступить до самого Дуная… Около 15 декабря сосредоточение наших войск будет… закончено и около Рождества мы начнем наступать… Как видишь, положение там невеселое».
Какова была степень его участия в войне? Вот два ответа: жалкий, несведущий, безвольный исполнитель желаний истеричной жены и Распутина – таков ответ, данный грядущей революцией.
А вот другое мнение.
Уинстон Черчилль, который в 1917 году был английским военным министром, в своей книге «Мировой кризис» писал: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже на виду… Все жертвы уже были принесены, вся работа была завершена… Долгие отступления окончились. Снарядный голод побежден. Вооружение притекало широким потоком. Более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт… Алексеев руководил армией, а Колчак флотом. Кроме того, никаких трудных действий больше не требовалось: только оставаться на посту, тяжелым грузом давить на широко растянувшиеся германские линии, удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте. Иными словами, держаться – вот и все, что стояло между Россией и общей победой…
Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или не наступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Вот поля сражений Николая. Почему не воздать ему за это честь? Несмотря на ошибки – большие и страшные – тот строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными свойствами он придавал жизненную искру, к этому моменту выиграл войну для России…»
