Теперь же Каулиньш до того накалил обстановку в Латвии и дискредитировал ее перед всем миром, что страна оказалась на краю ямы. Достаточно дать ей щелчка, и…
Так что наверняка и в Латвии, и за рубежом есть силы, которые жаждут ликвидировать Каулиньша. Если еще удастся возложить вину за убийство на мифических русских террористов, дивиденды получатся двойные.
С третьей стороны, Каулиньш явно исчерпал свои ресурсы, ничего нового миру он не явит, а раз так, спрятать концы в воду всегда полезно. Устранение диктатора повлечет за собой полную политическую дестабилизацию, и впавшую в хаос маленькую Латвию можно будет брать голыми руками. Уж само собой, решительных протестов демократического Запада ожидать не приходится. Президенты и премьеры малость пожурят Россию, затем с облегчением умоют руки, дескать, латыши сами напросились. Ибо полуфашистским государства нет места на карте Европы грядущего века.
Как ни крути, в кругу подозреваемых находятся все, абсолютно все спецслужбы. И латвийские, и западные, и восточные. А я тут вроде как наблюдатель, глаза и уши не кого-нибудь, а президента своей страны. Эх, ну и каша же заварилась…
В полдесятого звонит Чернышев, говорит, что есть для меня новости. Справляется о моем самочувствии, добавляет виновато, мол, извини, прислать машину не могу, сам добирайся. Вызывать такси по телефону я после вчерашней драки не рискую. Ловлю тачку на улице и еду для начала на Видземский рынок, поскольку мой сигаретный запас на исходе. Вот черт, как деньги-то летят на ветер, и квитанций таксисты тут не дают, не доросли еще до истинно западного сервиса.
Прочесав рынок вдоль и поперек, испытываю маленькое разочарование: на витринах ларьков выставлена уйма всякой всячины, от «Беломора» до «Davidoff», но нигде не торгуют «Золотой Явой», к которой я в последнее время пристрастился. Не столько из-за неплохого вкуса, сколько благодаря тому, что с первого взгляда влюбился в ее рекламный плакат – над американскими небоскребами косо летит золотая пачка, и крупные буквы энергично гласят: «Ответный удар». Приходится купить «LM», который вдобавок здесь дороже, чем в Москве. От рынка рукой подать до офиса Чернышева.
– Привет, – озабоченно кивает Олег, поднимаясь мне навстречу из-за стола. – Тебе не слишком крепко досталось?
– Ерунда, легкая царапина, – отмахиваюсь я, стаскивая куртку.
– Точно? – не успокаивается он. – Может, сгоняем ко врачу?
– Брось, пустяки.
– Ну смотри… – он опускается в свое рабочее кресло. – Да ты садись, в ногах правды нет.
– Но нет ее и выше, – отвечаю избитой шуткой, располагаясь на стуле возле стола. – Ты говорил, есть новости?
– Да, Раймонд справки навел быстро. Те двое, которые на тебя напали, просто мелкая шпана, уличный гоп-стоп.
– Не мог бы ты еще проверить это по своим каналам в МВД, на всякий случай? – прошу я.
– Ты меня обижаешь, – театрально вскидывает брови Чернышев. – Я уже все досконально выяснил, Петровскис не соврал. Обычные бандюги, на них, кроме тебя, висят три эпизода, уличный грабеж с тем же почерком.
Значит, имела место все-таки обыкновенная случайность, ими пестрит и движется жизнь. Еще в средние века мудрец в монашеской рясе вывел правило, не умножать сущности сверх меры. То бишь, не накручивать сложных версий вокруг простых вещей. Зарубкой на лбу останется шрамик от кастета, напоминание о необходимости быть всегда начеку.
– Все, проехали, – говорю я. – А теперь слушай мои новости.
Выкладываю свои соображения по итогам вчерашней беседы с Грушкиным. Подчеркиваю, что связь Роберта с бундесразведкой носит эпизодический характер, но разработать его безусловно стоит.
– Знаешь, ведь у него прошлой осенью жена, Лена, покончила с собой… – сообщает Чернышев. – Уехала в Россию, там помыкалась и выбросилась из окна.
– Почему?
– У нее родители живут в Краснодарском крае, там закрыта прописка. Обивала пороги, ходила по инстанциями, потом отчаялась. Ну еще, знаешь сам, какое везде отношение к переселенцам.
Я распечатываю пачку «LM» и, поразмыслив, спрашиваю:
– А Грушкин почему с ней не уехал?
– У него латвийское гражданство.
– Но вроде бы он не патриот своей страны, мягко говоря.
– Верно, он говаривал, что это гражданство впору менять на две судимости. Но уперся, из рижской квартриры ни ногой. Тогда Лена оформила с ним развод, иначе перебраться в Россию ей не разрешили бы… – объясняет Олег.
– Хрен знает что творится, – зло подытоживаю я и закуриваю, с непривычки к другому сорту табака дым кажется пряно-шершавым.
Стрелки часов перешагивают за одиннадцать часов.
– Где же этот засранец Люлек? – начинает беспокоиться Чернышев.
– Будем надеяться, его не пристрелили, – утешаю его я.
– Вот уж плакать по нему не стану.
В половине двенадцатого раздается стук в дверь, и в кабинет входит долговязый разбитной малый, облаченный в кожано-джинсовый прикид.
– Здрасьте, Олег Иваныч, – говорит он, подозрительно косясь на меня.
Под его бесцветными глазками залегли черные круги. Могу побиться об заклад, парень балуется наркотой.
– Опаздываешь, вьюнош, – ворчит Чернышев.
– Извините…
– Ну, садись. Познакомься, Леонид, это Владимир.
– Очень приятно, – мямлит Старков.
Я холодно киваю в ответ.
У бывшей звезды рижского телевидения лошадиная физиономия с отвисшей нижней губой и сальные длинные патлы. Ну, как известно, на безголосье и кастрюля – соловей.
– Садись, не тушуйся, – велит Чернышев. – Как вчера, на работу устроился?
– Не… Пролетел. Как фанера над Парижем. Может, вы чего подскажете, Олег Иваныч?
– Сложный вопрос. Посмотрю на твое поведение.
– Олег Иваныч, вы ж меня знаете… – подобострастно бормочет парень. – Я к вам всегда со всей душой…
– Хорошо, – Олег пристально сверлит его глазами. – Раз так, давай-ка поговорим начистоту, Люлек.
– О чем говорить-то? – ежится тот.
– А про твою передачу о террористах. Хотел бы ее посмотреть, интересно мне, понимаешь?
– Я ее стер с кассеты, от греха подальше, – виновато шепчет Старков.
– Что, и первичку, и монтаж похерил?
– Ну да…
– Слушай, Люлек, ты мне мозги не пудри! – взрывается Чернышев. – Ты можешь в прокуратуре врать, что стер эту запись. Хотя, между прочим, за дачу ложных показаний полагается тюряга. Кассета спрятана у тебя дома. В ящике для белья, на самом донышке. Скажешь, не так?!
У Старкова глаза лезут на лоб.
– Откуда вы знаете?! – изумляется он.
– Я про тебя еще и не то знаю.
