– Ну, знаешь ли… – я не нахожу слов.
– Конечно, ты можешь отказаться, – предлагает она с ехидцей.
– Не надо меня подначивать, пожалуйста.
– А я не подначиваю. Просто я надеялась на тебя.
Похоже, она твердо решила довести меня если не до могилы, то до сумасшедшего дома. И я не могу оправдаться, не могу объяснить, чем мне грозит участие в ее авантюре.
– Ну зачем, зачем тебе непременно надо встречаться еще и с этим Янкой?!
– Я предложу ему явиться к следователю с повинной, – невозмутимо отвечает она. – Только и всего. Если ты отказываешься идти со мной, пойду одна.
– Хочешь, чтобы он тебя придушил?
– Вряд ли, он же трус. Убийца – тот, второй. А на самый крайний случай…
Она привстает, берет со стола сумочку и что-то вынимает из нее. Раздается щелчок, в руке Алины поблескивает лезвие ножа.
Я поднимаюсь с кресла и сажусь на диван рядом с ней.
– Покажи-ка.
Беру и рассматриваю совершенно профессиональную наваху, с крепким и хищным лезвием, которое фиксируется пружиной в роговой, оправленной латунью рукояти.
– Откуда у тебя такая игрушка?
– Прошлым летом на пляже нашла, в Вецаки.
– Шутишь?
– Нет, правда.
Я возвращаю наваху, Алина складывает ее и сует обратно в сумочку.
– Знаешь, давай-ка лучше я пойду с тобой к этому Янке, – говорю я совершенно неожиданно для самого себя.
И сразу как гора с плеч. Жребий брошен, сколько можно быть слабаком, юлить, маяться, страшиться Командора. Я кладу с прибором на все их инструкции, которые делают из меня говенного труса. Во мне поднимается прилив азарта, и острый холодок игры со смертью бродит в жилах, это зелье для настоящих мужчин.
Алина обнимает меня за шею и целует протяжным, захлебывающимся поцелуем. Мои руки ненасытно шарят по ее телу, она выпрастывается из халатика, мне приходится оторваться от нее, чтобы сбросить одежду. Наши ласки становятся все судорожнее, все крепче, м вдруг я слышу ее шепот:
– Помнишь, как ты выпустил зверька на свободу?
– Не понял.
– Ну, после того, как я сказала про дверцу и зверя…
Она вдруг плотно сводит бедра, упирается ладонями мне в грудь и делает вид, что отталкивает меня. Я принимаю правила новой затеи, начинается борьба, сначала шутейная, потом почти настоящая. Алина вкладывает в нее всю свою изворотливость и гибкость. Это уже не она и не я, а двое распаленных бестий в дремучей, сумасшедшей схватке. И когда я наконец вхожу в нее напролом, она впивается ногтями мне в спину, ее тело каменеет и тут же она исторгает истошный, самозабвенный вопль.
Потом она лежит раскинувшись и курит, а я тихонечко целую свежие розовые кровоподтеки на ее предплечьях и бедрах.
– Не уходи, – просит она. – Пожалуйста, останься.
– Прости, но я должен ехать. Рано утром мне позвонят по межгороду.
– Это так важно?
– Это очень важно.
– Тогда иди…
– Во сколько мы встретимся завтра? – спрашиваю я.
– Заходи к пяти.
– Хорошо.
Наверно, я вел машину так, будто крепко выпил. Возле Деглавского моста меня остановили два гаишных остолопа, проверили документы и заставили дыхнуть в трубочку.
Дома сил у меня хватило только на то, чтобы раскидать одежду по полу и рухнуть в постель.
Во сколько бы я ни лег, просыпаюсь всегда ровно без четверти семь. И когда звонит Командор, я уже в полном порядке, только побриться осталось.
– Здравствуй, мой дорогой, – мурлычет он. – Мне тут рассказывали о твоих успехах. Молодец, хвалю.
– Спасибо, – отвечаю я. – Кстати, вчера Володю видел, он уезжает двадцать шестого денька на четыре.
– Погоди-ка, – кряхтит Командор, – дай запишу, двадцать шестого, ты сказал?
Он записывает, что кейс на вокзале в ячейке № 264.
– А еще Паша мне свою машину одалживал. Между прочим, у нее крыло было помято.
– Что ты говоришь? И сильно?
– Нет, не очень. Но заметно.
– Понял. Понял, – дважды повторяет он. – Больше ничего не хочешь сказать?
– Вроде бы нет.
– Совсем ничего? – не успокаивается Командор.
Не возьму в толк, на что он намекает, да еще так вкрадчиво.
– Да я в полном ажуре, – отвечаю недоуменно.
– Ну смотри… – говорит он врастяжку. – Ладно, позвоню на днях. Пока.
– До свидания.
Кладу трубку. Если бы он действительно хотел узнать подробности, скажем, про друга Юру или о том, как сработали пастухи, задавал бы наводящие вопросы. Мы же не в шарады играем.
Сварив большую джезву крепчайшего кофе, нарезаю ветчину и соленые огурчики, аккуратно выкладываю их на тарелку. Сбоку кладу салфеточку, все чин чином. Если завтракаешь один, это вовсе не значит, что можешь вести себя как свинья. Надо уважать себя и даже в одиночестве держаться, словно на приеме в посольстве. Стриженый детдомовский парнишка почтительно наблюдает изнутри, как я орудую ножом и вилкой.
Мой двухкамерный «Минск» зияет морозной пустотой, надо будет наведаться на базар, благо день до пяти совершенно свободен. Но это успеется, а пока я мою посуду, убираю со стола и заваливаюсь на тахту, читать и лакомиться очищенным фундуком.
Книгу мне дала Алина, два романа под одной обложкой, «Мы» Замятина и «О дивный новый мир» Хаксли. Первый роман я дочитал еще позавчера, теперь принимаюсь за Хаксли и к полудню осиливаю его, попутно расправившись с целой тарелкой орехов. Еще дозваниваюсь до Раймонда, уславливаюсь завтра к девяти заехать в его контору за документами, чтобы в десять быть в порту на отправке контейнера.
Потом еду обедать в «Асторию», что на пятом этаже Центрального универмага, кухня там по-старомодному образцовая. Как и почти всегда, ресторан закрыт на обслуживание туристов, но швейцар, которого я регулярно подкармливаю трешками, любезно пропускает меня в зал. Заказываю лососину, мясную солянку и лангет под грибным соусом. На десерт, разумеется, мороженое с орешками. Грешен, люблю вкусно поесть. Отъедаюсь, так сказать, за детство и юность.
Что-то не идет у меня из головы прочитанное, Замятин и Хаксли. Подкачала-таки фантазия у этих ребят. Неужто они всерьез думали, что самое нестерпимое – трахаться по талонам или делать детей фабричным способом. Их бы, голубчиков, отправить за жизненным опытом на зону или в стройбат; вот бы они там расширили сознание и написали бы дельные книжки. Слишком бледными и умильными кажутся их страхи за будущее, когда оно уже давно пришло, но еще не совсем миновало.
Загружаюсь на базаре всем, чего душа просит. Наилучшая ветчина, постная и без жилок, стоит уже двадцать два рубля. А ведь не так давно пятнадцать рублей за ту же ветчину казались бессовестным грабежом. Меняются времена, что говорить. Для Алины покупаю у спекулянта, напротив автовокзала, пачку «Кэмела» за двадцатку, а то вчера она курила паршивую «Астру» без фильтра. Еду домой.
