Я запомнила, как он долго молча на меня смотрел. Потом в глазах у него запрыгали смешинки, и он сказал:
– Глупенькая, я же это выдумал…
Я так расстроилась, что из глаз брызнули слезы. А я-то так надеялась, что я от него узнаю то самое тайное, что пока укрыто от меня. Ах ты, боже мой, как это было наивно с моей стороны! Единственным утешением для меня было увидеть живого Шолохова не в худшую для него пору и с удовлетворением отметить, что мой наивный вопрос затронул какие-то тонкие струны в его душе.
О Григории Мелехове казаки сдержанно говорили: «Наш станичник». Не в том смысле, что он из этих мест, из какой-то конкретной станицы. Просто они считали его казаком от дедов-прадедов, своим, понятным, близким. Григория играл Петр Глебов, и, встречая артиста на улице станицы, они особенно сердечно приветствовали его.
В своих воспоминаниях я хочу воздать должное этому прекрасному человеку и таланту. Его судьба складывалась сложно. Он в театрах проработал почти двадцать лет, но был мало известен широкой публике. И к роли Григория Мелехова шел очень трудным путем. Глебов даже внешне не походил на Григория. Это могло бы остановить многих режиссеров, но не С.А. Герасимова. Петр мне рассказывал, что вначале на роль Григория пробовался его коллега по Театру Станиславского Александр Шворин. Глебов его попросил: «Саша, ты меня продай в массовку, что ли». С.А. Герасимов и заметил его на маленькой массовке, когда шли пробы на роль Калмыкова. И что-то в нем такое увидел, что заставило его предложить попробоваться на Григория. Конечно, он расспросил, у кого Петр учился, как жил. И явно обрадовался, когда Глебов сказал, что учился у К.С. Станиславского, а до пятнадцати лет жил в деревне, умеет косить и на лошади скакать: «Жил в деревне, пахал-косил, песни распевал, разувшись ходил первые пятнадцать лет своего детства и отрочества, когда и приобрел здоровье, навыки общения, немногословность, спокойствие и все то, что принято в крестьянстве».
Поначалу все было против него: абсолютно не схож с «романным» Григорием, ничего общего с отцом Пантелеем Прокофьевичем М.А. Шолохова, дикция не та, говорит не по-казачьи. Но С.А. Герасимов считал, что это все поправимо, и настоял на своем. Он даже тактично отказал своему любимому ученику Сергею Бондарчуку, который в то время уже был известным артистом. Глебова долго не утверждали, и тогда С.А. Герасимов потребовал созвать все руководство Студии имени Горького. Пригласили и меня, потому что Глебов должен был перед этим высоким «судом» исполнить сцену с Аксиньей: «Здравствуй, Аксинья, дорогая…» Потом нам дали знак уйти. Сергей Аполлинарьевич сказал членам этой комиссии:
– Я прошу наконец принять решение и прекратить всякие происки против Глебова! Я отвечаю за картину, и я вижу в нем то, что для меня ценно и дорого.
Директор картины Светозаров догнал Глебова в студийном коридоре и сказал: «Ну что, ты выиграл по трамвайному билету сто тысяч. Утвердили!»
Я вначале отнеслась к Петру Глебову очень настороженно. К тому же он был совсем не таким, каким я представляла Григория, да и по возрасту гораздо старше. Я искренне не понимала, как можно проработать двадцать лет в театре и быть почти неизвестным.
Это мешало в работе, ибо у Аксиньи и Григория была жгучая, трагическая любовь, а какие уж тут чувства, если ты равнодушна к партнеру! Но постепенно я узнавала Петра, и мое отношение к нему менялось – я обнаружила, что это актер большого, самобытного дарования. И мне стало понятно, почему именно его Сергей Аполлинарьевич выбрал на главную мужскую роль. Шли съемки, и Глебов на глазах менялся: он становился казаком – своенравным, сильным, хищным и… мягким, ранимым. Окончательно я его «приняла» после сцены, в которой он рубит австрийского солдата: «Григорий встретился с австрийцем взглядом. На него мертво глядели залитые смертным ужасом глаза. Австриец медленно сгибал колени, в горле у него гудел булькающий хрип. Жмурясь, Григорий махнул шашкой. Удар с длинным потягом развалил череп надвое. Австриец упал, топыря руки, словно поскользнувшись; глухо стукнули о камень мостовой половинки черепной коробки. Конь прыгнул, всхрапнул, вынес Григория на середину улицы».
Потом Григорий смотрит в лицо австрийцу. Оно кажется ему маленьким, детским, измученным «страданием ли прежним, безрадостным ли житьем»… Оператор показал мне эту сцену отснятой. Глебов сыграл ее так глубоко и интересно, что я как-то вдруг сразу поняла масштаб этого артиста и подумала: «И правда, Григорий».
На съемках от партнера многое зависит. Я и Глебов понимали друг друга – слова, жесты, даже мысли. Это был хороший творческий союз, и я благодарила в душе Герасимова, что он отдал эту роль Глебову. С женой Глебова, Мариной, я была знакома, и у нас сложились добрые отношения. Она не ревновала мужа ко мне, а я не посягала на ее «собственность».
Глебов был увлеченным охотником и первоклассным стрелком. На съемках на Дону он использовал любую возможность, чтобы вырваться на охоту. Однажды он шутя пригласил меня – «пострелять». Каково же было его удивление, когда я в стрельбе по мишени из мелкокалиберной винтовки показала вполне приличный результат. Так родилось у меня это «мужское» увлечение. Однажды наши гастроли в Казахстане совпали с республиканской спартакиадой. Конечно, я не могла пропустить такое событие! Меня включили в команду стрелков-спортсменов, я уверенно вышла на огневой рубеж и… завоевала бронзовую медаль. Хорошо стрелять меня научил Глебов.
Он оказался очень терпимым человеком. Иногда я позволяла себе говорить какие-то колкости, подшучивать над ним, словом – «развлекалась». Характер у меня был своенравный. Но Глебов никогда не обижался, к моим шуточкам относился снисходительно. Я была младше его лет на десять-двенадцать, и он, наверное, это учитывал.
Работать под руководством Сергея Аполлинарьевича было наслаждением. Я никогда не устану вспоминать добрым словом этого великолепного человека. Мы понимали, какую тяжелую ношу взвалил на свои плечи Сергей Аполлинарьевич, решив снимать такую масштабную эпопею. В фильме было тридцать главных и до ста второстепенных ролей. Для П. Глебова и З. Кириенко это был дебют в кино. Петра Мелехова играл М. Смирнов, Евгения Листницкого – И. Дмитриев, Михаила Кошевого – Г. Карякин.
На их фоне я и Олег Исаков, игравший Штокмана, смотрелись как опытные «киношники».
«Огонек» тогда писал, что советское кино не знало такой грандиозной по времени, по охвату событий и числу действующих лиц постановки. Это, конечно, явное преувеличение. Но масштабы действительно впечатляли.
Меня порою спрашивают, приезжал ли Михаил Александрович Шолохов на съемки, тем более что до Вешенской было не так уж и далеко. Нет, ни разу. А почему – не знаю. Может быть, потому, что боялся разочароваться. У разрозненно отснятых сцен есть коварное качество – они не позволяют правильно судить о том, что получится в итоге.
Герасимов не доверял кому-либо снимать, все делал сам. Некоторые сцены он поручал подготовить своим ученикам – Генриху Оганесяну, Вениамину Дорману, Клавдии Николаевич и другим. И учил их, как надо работать. Впоследствии все они стали очень хорошими режиссерами.
