– На Сашу? – удивилась мама.
– Да, да! И лицом, и характером, да всем! И я все думаю: почему он не встретился мне раньше?
– Наверное, потому, что должен был родиться Юрась.
– Да, конечно… – Света свела брови. – Юрась злится.
– Ревнует.
– Я понимаю. Все не могу с ним поговорить. Не могу решиться. Слова подобрать не могу. Тебе нравится здесь?
– То есть? В Легких Горах?
– В Легких Горах, в Лесногорске?
– Ну… да. Это же… ну, родина.
– Конечно. – Света улыбнулась, будто обрадовалась, что мама подобрала верное слово. – Я уговорила его переехать в Лесногорск.
– Из Москвы?!
– Из Москвы! – тряхнула головой Света. – А что? Будем жить здесь, туда на выставки ездить… Осталось только Юрася уговорить.
– Как его зовут? – спросила мама.
– Сережа.
– Сережа, – пробормотала мама растерянно, и Динка сквозь дрему почувствовала, как сжалось мамино сердце. И Динкино сжалось тоже: от тоски и страха. Света погладила маму по плечу и вдруг тихонечко запела:
– Зорька алая, Зорька алая, губы алые,
А в глазах твоих,
А в глазах твоих неба синь…
Ты любовь моя,
Долгожданная,
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь…
Динке хотелось подпеть, но сон все глубже уводил ее, она только чувствовала, что мама стала подпевать, что обе они думают о своих Сережах, что мама тоскует о своем до сих пор, что она не забыла его и не забудет, убеги они хоть на край света, и Динке стало жалко маму.
– Спелым колосом,
Спелым колосом вьются волосы,
Только голову,
Только голову запрокинь.
Через сотни лет,
Через тысячи,
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь…
Песня поднималась над домом, где спала бабушка Тася и сердился Юрась, улетала она в вечереющее небо, расстилая над Легкими Горами прозрачные звонкие крылья.
Жених
И совсем он не был похож на дядю Сашу. Худой был и высоченный, Света ему едва до локтя доставала.
– Мы смешно смотримся? – спросила она у Кати.
– Вы смотритесь замечательно.
И Сергей был замечательный – так решили все взрослые. В Легких Горах устроили пир на весь мир, приехали все: и Крымовы, и толстый дядя Петя с тетей Аней, их трое сыновей – Миша, Андрюша и Женька, рыжие, как папа, худые, как мама. Все обнимались, смеялись и не сводили друг с друга глаз, будто сто лет не виделись. Динка робела, жалась к маме, а та, будто нарочно, рассеянно ее отодвигала, отправляла к Юрасю, смеялась вместе со всеми.
Больше всего Динка боялась Вики, второй дяди Сашиной дочери. Она была такая красивая! Высокая, черноглазая, она поворачивала голову так высокомерно, будто она королева. Динке она мимоходом как-то улыбнулась и больше не обращала внимания, хотя и видела впервые. Конечно, здесь был новичок поинтереснее. Светин жених! Из Москвы! Художник! И где? У них дома, в Легких Горах! Такой простой, спокойный… Света сияла.
Динка вышла из-под навеса, где все сидели. Давно-давно нигде не видно Юрася, а взрослые будто и не замечают. Динка нашла его у полуразвалившегося сарая, набитого сеном. Юрась, сдвинув брови, смотрел поверх забора.
– Вот увидишь, они заберут мою комнату, – сказал он.
– Кто они?
– Не понимаешь, что ли? Этот мамин… – Он поморщился, скривился весь, будто даже на вкус мог почувствовать, какое это слово было противное. – Хахаль!
– Почему заберут?
– А ты как думала? Прихожу сегодня домой, они там… Целовались поди… Соскочили: «Ой, Юрочка, как ты рано!» Я в комнату, чтобы без разговоров этих, и дверь закрыл. А он: «Какая замечательная все-таки у Юрки комната!» А она… – Юрась замолчал. Динка увидела, как у него внутри тонкой шеи прокатился твердый шарик.
– А она?
– Засмеялась.
За забором вставали в Юрасин рост травы. Там за бурьяновой стеной был овраг, оранжевый от глины и песка, а за оврагом – луг. Динка все это знала, и все равно ей казалось, что там, за оврагом, – море. От близкой реки веяло ветром и тиной.
Юрась пробормотал:
– Конечно, он же художник, ему нужна мастерская, а Юрась – никто, Юрась в зале поспит…
– Они так сказали? – распахнула Динка глаза и сразу вспомнила, как Света обняла ее при первой встрече. Юрась смутился и пробурчал:
– Нет, конечно, попробовали бы… Ну сама подумай! Нарожают детей…
Динка вздохнула. Проковыряла пяткой ямку в земле.
– Мне бы хотелось, чтобы моя мама нарожала детей, – сказала она.
– Тетя Катя старая, она не нарожает.
Динка знала, что не нарожает. Дело не в возрасте. Мама объясняла, но Динка мало что поняла. Что-то там со здоровьем.
Юрась вдруг вскочил:
– Слушай… Это они меня сюда отправили… Ну, я спросил у мамы, можно мне здесь остаться, раз отработка закончилась, она говорит: конечно, оставайся! Динка, они меня там выселяют! Я приеду, а там – прости, родной сын, придется потесниться.
Юрась плюнул. Плевок улетел в бурьян, повис на темном листе.
– Ух ты! – не сдержала восхищения Динка.
– Научить? – со снисходительностью чемпиона спросил Юрась.
На какое-то время они забыли о своих горестях. Они плевали в бурьян, пока у Динки горло не пересохло.
– Вообще-то на землю плевать нельзя, – сказала она. – Дед Телятьев говорит, что это земле обидно, а она живая и всех нас кормит, поит, ее обижать запрещено.
– Да ну, на землю-то не попало, все на листьях весит, – отмахнулся Юрась и тут же опять свел хмурые брови:
– Я в город пойду.
– Зачем?
– Я в комнате забаррикадируюсь и буду там сидеть.
– А что значит «забаррикадируюсь»?
– Ну… Шкаф к двери придвину, и никто ко мне не войдет. Он знаешь какой тяжеленный! Ни за что не сдвинуть!
– А я?
– Что? – не понял Юрась.
– А я как войду? А как ты будешь есть? Ты умрешь с голоду!
– Ну и пусть! – Юрасю очень эта мысль понравилась. – Потом пожалеют!
Не разговаривая больше, он перемахнул через забор. Динка полезла следом.
Метки на деревьях
Динка и Юрась вышли на дорогу, когда им встретились братья Мироновы. Герка тащил за руку Владика и был страшно сердит. Юрась принял вид независимый и равнодушный, а Динка сказала робко:
