– Под снегом сейчас все саженцы твои, Диночка, хорошо укрыты, не видать. Вот весна придет, сбегаешь посмотришь, они к весне вытянутся, хорошенькие станут…
Дядя Саша вытащил из багажника коробку, понес деду Телятьеву в дом. Динка с Юлой шмыгнули следом. Там все было, как летом: скрипучие крутые ступеньки, глухие, без единого окна, сени, в которых стоял большой сундук, скамейка, прибитая к стене, а на ней куча всякого барахла. Только пахло в доме по-другому. Жарко натопленной печкой, тулупом, который дед Телятьев скинул у порога, влажным войлоком, которым он подшивал сносившиеся валенки.
Дядя Саша достал из коробки и положил на стол пакет конфет, сгущенку, тушенку, две пачки чая, сигареты, пачку масла, мешок с сушками…
– Ну, уважил, уважил старика, – довольно кряхтел дед Телятьев, глядя на дядю Сашу ласковыми глазами.
Потом они пошли в свой дом. Тропинка между их домами была протоптана, а двор расчищен от снега.
Они затопили печь, поставили самовар во дворе.
– Я хожу через день протапливаю у вас, – говорил дед Телятьев, – а то что-то нынче зима суровая.
– Ну вот, а все говорят – глобальное потепление, глобальное потепление…
– Да ну, какое там потепление… Их бы к нам на зиму отправить…
Все повздыхали, обсудили новости взрослые, неинтересные, а Динка потихоньку выбралась из-за стола и вышла во двор, а потом на улицу.
На снегу, как на огромном листе ватмана, лежали иероглифы – тени от веток. Солнце сияло в синем просторном небе, и тени были особенно темны и холодны. Динка попробовала сойти с протоптанной тропинки, но увязла в глубоком снегу. Юла смотрела на нее удивленно.
Солнце светило прямо Динке в глаза, и она зажмурилась. Поплыли оранжевые пятна, закружилась голова. Динка чуть-чуть приоткрыла глаза, стала смотреть на снег и на лес сквозь ресницы. И вдруг увидела, как за сосной прошла лошадь. Маленькая, не выше Динки, золотая, с гривой до земли. А потом еще одна и еще… они выходили из-за деревьев, невысокие, длинноногие, тихие, мотали головами так, что золото их грив и хвостов стелилось по снежному пласту, слепило Динку. Динка распахнула глаза, и лошади исчезли. Попрятались за соснами, ушли за дальние леса, за далекие моря…
…Возвращались домой уже в сумерках, у Чечёры стоял дед Телятьев и махал им вслед, золотых лошадей не было видно, но Динке казалось, что дед Телятьев знает о них и оставляет им у своего забора теплые корочки хлеба…
Уже в конце февраля, когда снега чуть потеплели, когда вьюжные ветры уже не поднимались выше колен, а мели поземку понизу, в воскресенье Динка сидела на подоконнике и смотрела во двор. Она ждала, когда придет от своей бабушки Соня, чтобы пойти вместе к Янке Ярцевой смотреть новый мультик. Но Соня все не шла и не шла…
– Ой, – сказала вдруг Динка. – Мам, там Юрась…
– К нам?
– Не знаю…
Это было странно. Юрась бежал в распахнутой куртке и то и дело почему-то вытирал лицо шапкой, которую сжимал в кулаке.
«Света его убьет! – подумала Динка. – Такая холодрыга, а он нараспашку…»
Динка спрыгнула с подоконника как раз в ту секунду, когда Юрась долго и тоскливо зазвонил в звонок.
– Дед Телятьев умер, – сказал Юрась сразу, у порога.
Мама вскрикнула и зажала рот рукой.
Вместе они пошли к Крымовым. Юрась на Динку не смотрел, но взял ее за руку. Дяди Саши дома не было, только заплаканные тетя Марина и Света, непривычно притихшая Вика.
– Саша поехал туда, – сказала тетя Марина, – ему Мироновы утром позвонили…
Света притянула к себе Юрася, прижала к набухающему животу, будто смерть деда Телятьева могла навредить ее сыну.
– Маме сказали? – спросила Катя.
Тетя Марина помотала головой. Все молчали.
Ясно было, что кто-то должен был сказать бабушке Тасе, но никто не хотел идти и говорить.
– Ладно, – сказала наконец Катя, – я пойду. Динка, сиди здесь.
– Я с тобой!
– Дина!
– Я с тобой!
Динке было страшно и тоскливо, и почему-то казалось, что если мама уйдет сейчас без нее, то больше они не увидятся.
Когда пришли к бабушке Тасе, дядя Саша был там. Они сидели на кухне, бабушка надела чистый белый платок, сидела прямо, несгибаемо, а дядя Саша устало тер пальцами глаза. Между ними лежал кусок картонки, странный какой-то, будто наспех оторванный от коробки. Мама села рядом с дядей Сашей и погладила его по спине. Динка подсела к бабушке Тасе. Надо же и ее пожалеть, не только дядю Сашу. Она посмотрела на картонку. Корявыми, срывающимися буквами на ней было написано зеленым карандашом: «Саша, похорони меня в Легких Горах, под нашей сосной».
– Нельзя так, – упрямо сказала вдруг бабушка Тася. – Никогда в Легких Горах не хоронили, там и кладбища нет, всех в Центральную усадьбу возили.
Дядя Саша молчал. Потом посмотрел на Динку, на маму Катю, сказал через силу:
– Отвез в морг. Но скорее всего, сердце. Успел вот записку написать. С карандашом в руках лежал.
– Нельзя так, – опять сказала бабушка Тася, только голос у нее теперь был жалобный. – Как на неосвященной земле хоронить, Сашенька? Ведь грех это…
– Ну какой это грех, мам? Он всю жизнь в Легких Горах прожил, все сердце им отдал, да ему эта земля самая благословенная. А какая-то там Центральная усадьба…
– Саша…
– Не могу я, мам, ну видишь же. – Он показал глазами на листок картона. – Последняя его просьба. Ко мне. В самую последнюю свою минуту он об этом думал. Не могу я по-другому.
– Так ведь отпевать никто не приедет!
– Сосны отпоют.
Бабушка Тася губы поджала. Она на дядю Сашу обиделась, но больше не спорила.
Деда Телятьева хоронили через три дня в Легких Горах, рядом с раскидистой сосной, что росла у самого подножия Шиха. Народу было на удивление много.
Динка видела в толпе Сонину маму, всех Богомолов, и бабушку Люсю, и папу Сережу. Она не подошла к ним, смотрела издалека, думала: «Что они здесь делают?» Динка еще не понимала, но смутно чувствовала, что есть то, что важнее ссор и обид и даже тайн.
Мерзлая земля лежала бесформенной кучей. Дядя Саша что-то говорил. Дядя Петя поддерживал бабушку Тасю. У деда Телятьева не было родственников, но все выражали бабушке Тасе соболезнования, будто он был ее братом.
После похорон Динка сбежала к своей сосне-Маяку. Она шла по глубокому обжигающему снегу, проваливаясь по пояс, добралась и обхватила сосну и подумала, что, когда умрет, тоже хочет лежать здесь, под своей сосной. Динка заплакала от жалости к себе и к деду Телятьеву и услышала, как где-то там, через снега, у другой сосны завыла Юла.
