Глава 8
Когда я вернулась от Геныча, сразу поняла, что мой сюрприз не удался: мама еще не вернулась, отрезанные волосы по-прежнему лежали вместе с запиской на столике. Я схватила свою шевелюру и спрятала в шкаф, на мою полку, куда мама заглядывала редко. Попытка сменить имидж уже не казалась мне такой удачной. Геныч все равно меня не узнал. А теперь даже страшно представить, что меня ждет. Ведь я посягнула на самое святое, что было у мамы, да еще потратила в парикмахерской деньги, выданные мне на оплату телефона и интернета.
Заслышав хруст ключа в замке, я втянула голову в плечи, будто это могло меня спасти, и погрузилась в латынь по самую макушку, сосредоточенно бормоча:
– Номинативус: сингуларис – силва, плуралис – силве. Генетивус…
Мама заглянула в комнату:
– Привет. Занимаешься?
– Аккузативус – силвам, силвис! – в панике завопила я во всю глотку.
– Латынь, – понимающе кивнула мама, которую латынь достала на работе. – Давай, давай, вникай. Пригодится. Пэр аспера ад астра.
– Дум спиро – сперо, – ответила я, кося одним глазом в учебник и совершенно не понимая, почему мама никак не реагирует на мой внешний вид. Так закружилась со своей любовью, что даже не помнит, как я выглядела до сегодняшнего дня?
– Товар принимали, – устало сообщила мама. – Ноги гудят. Ты картошечки не почистишь? Я селедки взяла.
– Ага, – растерянно сказала я. – Сейчас. Через пару минут.
Мама вздохнула:
– Давай. Ой, Сашка, и не надоело тебе?
– Чего? – не поняла я.
– Я уже устала от твоих шуточек.
– Каких шуточек?
– Сними сейчас же этот ужасный парик. Он тебе не идет.
Мама покачала головой и скрылась. Я изумленно уставилась на закрытую дверь. Вот так фишка! Она совершенно уверена, что я сейчас стяну с себя этот дурацкий коричневый скальп, тряхну гривой расчудесных золотистых волос и отправлюсь на кухню чистить картошку. Что же теперь делать?
– Саша, прошло уже больше двух минут! – крикнула мама из комнаты. – Не знаю, как ты, а я голодная! Давай быстренько приготовим и поужинаем.
– Иду, иду! – крикнула я, лихорадочно роясь на полке. Можно надеть шапку и сказать, что мерзнет голова. Можно сказать, что случайно испачкала парик клеем и он не снимается. Ох, что за идиотизм лезет в голову?! Я же решила измениться, я теперь другой человек, взрослый и свободный! Я не мамина маленькая дочка, за которую она решала все проблемы, большие и маленькие. Даже кого мне звать папой, и то решила за меня она. Но теперь все, хватит. Она же устраивает свою жизнь, не спрашивая у меня совета, ее совершенно не интересует, что я думаю по поводу ее развода с отцом. Мне это было преподнесено как факт. Или она считает, что если он не мой родной отец, так я и тосковать о нем не буду? Ей не приходит в голову, что он-то как раз отец, самый родной и самый лучший! Именно он, а не Кирилл. А Кирилл… Кирилла я люблю по-другому…
Я вышла наконец из комнаты и отправилась на кухню. Мама уже расположилась на кухонном столе с доской и селедкой.
– Звонил отец, просил тебя заехать на этой неделе, он передаст тебе деньги. В этом месяце раньше, потому что перед Новым годом они уезжают в Уфу, к ее родственникам.
Мама всегда называла новую жену Василия «она». Как, впрочем, и я Олечку Платошину. Слишком много чести – звать свою соперницу по имени.
– Я оставлю тебе денег, купи ему подарок к Новому году. Только скажи, что от тебя одной, а не от нас вместе. И Никитке какую-нибудь игрушку. – Мама подняла на меня глаза. – Ты хоть слово услышала из того, что я тебе сказала?
– Купить подарок, – повторила я, высыпая картошку в раковину. – От одной меня. А Никитке игрушку.
– Саша, я миллион раз тебя просила не сыпать грязную картошку в раковину!
– Я же ее сейчас помою! Не могу я чистить грязную картошку на газетке, а потом смывать с нее отпечатки пальцев.
– Тебе обязательно нужно все делать наперекор мне? – поинтересовалась мама, начиная потихоньку заводиться. – Тебе нравится меня злить?
– Нет, злая ты мне не нравишься, – честно сказала я. – Но чистить картошку удобно именно так. И я не виновата, что ты всегда начинаешь злиться из-за всякой ерунды.
– Тогда почему ты не сняла с головы эту гадость? – спросила мама, пропустив мимо ушей высказывание о картошке. – Я же тебя попросила – сними и убери подальше.
– Я бы с удовольствием, мадам, но сие никак невозможно. Я теперь еще долго буду такая. Так что привыкай.
– Почему это я должна привыкать?
– Потому что это не парик.
– Что значит «не парик»?
– То и значит!
Мама первый раз за это время взглянула на меня внимательно. И вдруг закричала:
– Что?! Что это такое? Как это называется?
– Не знаю, как называется, – сказала я. – Скорее всего – «Любина свободная фантазия». Я сначала хотела каре или боб, но потом…
– Какой боб?! Какая фантазия?! Ты что, с ума сошла? Ты что натворила? Где твои волосы?
– В шкафу.
– В каком шкафу?
– В нашем шкафу, на моей полке. Они тебе нужны?
– Ты надо мной издеваешься?
– Вовсе нет. Они действительно в шкафу. Я их туда положила.
Мама отбросила нож, вскочила и кинулась в ванную отмывать измазанные селедкой руки. Я машинально скоблила картошку, размышляя, вся ли это буря или только начало. Мама выскочила из ванной и бросилась ощупывать мою голову в надежде, что я все же издеваюсь и прячу волосы под париком.
– Зачем ты это сделала?! – кричала она. – Ты меня в могилу вгонишь! Почему ты не посоветовалась со мной? Сотворила из себя пугало огородное! Зачем ты это сделала, скажи мне!
Я упрямо молчала. Почему взрослые считают, что всегда и во всем правы? А сами городят ерунду. Разве можно умереть оттого, что дочь коротко постриглась? И к чему спрашивать, зачем я это сделала, если не собираешься слушать ответ на свой вопрос? Да и вряд ли я решилась бы рассказать маме все как есть. Потому что мою причину ни за что не сочли бы веской и основательной. Что и говорить, мама – это не Кирилл, который единственный из взрослых считает меня личностью, равной себе.
Ужин был забыт. Мама долго не могла успокоиться, стала припоминать все мои грехи. Слово за слово, я начала огрызаться и в конце концов выпалила:
– Если мои волосы тебе дороже меня… Если я не нужна… Ты меня больше не увидишь!
Я схватила одежду и выскочила на улицу. Свалив все на скамейку, начала поспешно натягивать пуховик, шапку, перчатки, наматывать шарфик. По ощущениям мороз был градусов тридцать, не меньше. Застегнув молнию на пуховике до самого верха, я забегала возле подъезда взад и вперед, придумывая для мамы кару пострашней. Вот не приду сегодня ночевать, пусть попрыгает у окошка с телефонной трубкой в руках! Пожалеет тогда, что устроила скандал из ничего, по-другому запоет.
