Кое-как утрамбовав вещи, я закинула сумку на плечо и бегом рванула к железнодорожной станции, которая находилась в километре от санатория.
Глава 31
Ближайшая электричка отправлялась в семь пятнадцать, и, когда я наконец поднялась в вагон, на улице совсем стемнело. Устроившись у черного замызганного окна, я глубже закуталась в пуховик и приготовилась дремать. Ехать до Самары долго, около трех часов, надо использовать время с пользой. Однако сон никак не шел. Очень странно, если учесть, что последний раз я спала в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое января. А сейчас уже вечер двадцать восьмого.
Через три часа буду на вокзале, размышляла я. Еще полчаса придется добираться до дома. Значит, в лучшем случае в родной постели окажусь часов в одиннадцать. Да и окажусь ли? Меня не ждут. Наверняка закроются на цепочку и внутренний замок. Ключом с внешней стороны не открыть. Буду, как бедная родственница, терзать звонок и ждать, когда смилуются и впустят на порог. Меня вообще нигде не ждут. У меня три семьи, и ни в одной для меня нет места. Только мешаю всем.
Как же так случилось, что я стала никому не нужна? И когда это произошло? Когда все создали свои семьи? Конечно, у них появились новые интересы, я отодвинулась на второй план. Нет, даже не на второй, а на двадцать пятый. Так, маячу где-то вдалеке, изредка мелькаю среди облаков. Для мамы Сергунчик затмил собой весь белый свет, и она скорее подумает о его неглаженых рубашках и сахарной косточке для борща, чем спросит у меня, что меня тревожит и о чем я грущу. Отец отдалился еще раньше, когда встретил Наташу, и я ему теперь нужна только для того, чтобы сидеть с его мелким отпрыском. Из-за которого, кстати, я и страдаю теперь. Кто знает, как сложились бы обстоятельства, если бы в тот день, на последней консультации, Никита не связал мне руки? Тогда-то Геныч был готов, это уж как пить дать. Оказалось, что с такими, как он, медлить нельзя, надо действовать быстро и решительно. А я упустила момент, и он остыл, передумал. Время сработало против меня. Кто в этом виноват? Отец, кто же еще! Вместе со своим семейством! Какая подлость решать свои проблемы за счет чужого благополучия. Видеть никого из них не желаю! Никогда!
К Кириллу тоже теперь путь заказан. Это раньше я могла запросто нагрянуть и остаться там на ночь. А то и на всю неделю. Они с дедом никогда не возражали, наоборот, были рады. Пока не появилась Настя. Но и тогда хотя бы для деда я оставалась центром Вселенной. А теперь – все, лафа кончилась. Грудная Женька завоевала его сердце без всяких усилий, и он превратился в сумасшедшего дедулю. Хлопает крыльями над младшей внучкой не хуже курицы-наседки.
Вот и получается, что идти мне совершенно некуда. Разве что к Янке? Нет, с ней я вчера поссорилась. Хотя, конечно, Янка есть Янка. Я могу к ней заявиться даже в период смертельной вражды, и она не выгонит. И накормит, и напоит, и спать уложит. Только будет язвить, ерничать и задираться. Особенно сейчас, когда все вышло так, как она говорила. Она же не отстанет, пока не доконает меня. Нет, только не к ней. Мне даже думать на эту тему невыносимо, а уж обсуждать вслух… Янка тоже отпадает. Так зачем же я еду в город?
Я подняла голову и огляделась. Полупустой вагон покачивался на рельсах, и головы дремлющих пассажиров покачивались в такт. Все ехали в город, и каждого из них там кто-то ждал. Для каждого горел свет в кухонном окошке, ворчливо трещала картошка на сковородке и пронзительно свистел чайник. Каждый был кому-то нужен. А я… Я везде была чужой.
Когда электричка замедлила ход возле очередной проселочной станции, я подхватила сумку и побежала к выходу.
Я бороздила снежную равнину уже больше часа, таща за собой неудобную сумку, а серый ряд домиков так и оставался на горизонте. Если бы меня сейчас спросили, зачем я вылезла здесь, на неизвестной маленькой станции, в пятидесяти минутах езды от города, я бы ничего не смогла ответить. Я и сама не знала. Это был порыв отчаянья, протест против всех и вся.
Кажется, в тот момент, когда спрыгивала с поезда, я думала, что лучше вернуться в санаторий. А что, попросить другую комнату, поменяться с кем-нибудь, в конце концов. Но, оказавшись на платформе, я отчетливо осознала, что ни назад ни вперед для меня дороги нет. И в ту и в другую сторону ехать одинаково невозможно.
Я долго сидела на деревянной скамейке перед железнодорожным полотном и с растущим внутри отчаяньем разглядывала снежную даль, пока вдруг не сообразила, где нахожусь. Да это же та самая заброшенная деревушка, куда меня возил Саня. Ну конечно! Вон вдалеке стоят в рядок домики, правее от них – склон огромного холма, с которого мы катались на лыжах. Все правильно, просто сейчас я смотрела со стороны станции, поэтому не сразу смогла узнать эту местность. А тут вдруг луна нашла просвет между облаками, лунный свет отразился на нетронутой снежной глади, и у меня в мозгах просветлело. Вот оно, спасение, поняла я. Сейчас доберусь до жилого массива, отыщу Санин домик, как-нибудь открою и перекантуюсь до утра. А там уж буду решать, что делать дальше. Воспоминание о теплой, мерно гудящей печке и медном самоваре погнало меня вперед, через белую пустыню…
Постепенно я поняла, что переоценила свои возможности. Я, конечно, помнила, что Саня говорил про обходную дорогу, но где бы я ее стала искать? К тому же конечная цель моего путешествия находилась прямо передо мной, как на ладони. Поэтому я почесала напрямки. Пахать целину по пояс в снегу оказалось делом очень нелегким. Все силы уходили только на то, чтобы вытащить себя из глубины сугроба и тут же вновь погрузиться в снег. Сапоги давно были забиты до пят, джинсы промокли, но я, тяжело дыша, упорно лезла вперед. Через час я с отчаяньем осознала, что зря все это затеяла и три километра на собственном животе мне ни за что не одолеть. Я обернулась и с тоской взглянула на оставшуюся позади станцию. За мной тянулся кривой рваный след вспоротого снежного наста. Может, вернуться и поискать дорогу? Да и возвращаться теперь далеко, целый час прошел. Нет, лучше уж вперед. Хотя бы знаешь, что, как бы медленно ты ни шла, все равно до цели остается все меньше и меньше.
Было уже одиннадцать на моих забитых снегом часиках, когда я поняла, что больше не сделаю ни шагу. Руки давно потеряли чувствительность, пальцы застыли и не сгибались, ощущение холода добралось до самого сердца. Я в изнеможении рухнула в сугроб, точно зная, что не поднимусь.
Я была одна, в середине необъятного снежного моря, и никто не знал, где я, никто не мог прийти мне на помощь. Пронзительный страх охватил меня всю, с ног до головы. Я прекрасно понимала, что даже в десятиградусный мороз до утра вряд ли доживу в этом бескрайнем сугробе. Неужели мне суждено погибнуть так глупо, недалеко от людского жилья? Наступит утро, кто-нибудь на станции заметит мой след, люди пойдут по нему и найдут мой окоченевший труп. А если повалит снег, то вообще долежу здесь до весны. И дело даже не в том, что кто-то расстроится, пожалеет или осудит меня. А в том, что они поговорят обо мне и забудут. Они останутся жить, а я? Зачем тогда все мои мысли, чувства, желания? Зачем переживания и радости? Зачем тогда моя жизнь?
