— Не одна сотня, — подтвердил монах. — Только в их изучении нет смысла. Для тебя. Пойми, занятия такой вещью, как теория просветления, — это не просто отвлеченное умствование, которое на Западе именуют философией, это духовная практика особого рода. Ей могут и даже должны заниматься люди определенного склада, им копание в мудрых текстах принесет пользу. Такому же человеку, как ты, как многие другие, рытье во всех этих тонкостях и нюансах только навредит, станет источником глупых и опасных иллюзий, может породить интеллектуальную гордыню. Посмотрите все, какой я умный! Какими вещами занимаюсь! О-го-го! Нет, забудь об этом.
Ответ выглядел, с одной стороны, для меня не особенно лестным, но в то же время логичным, и я не нашел, что возразить. Хотя очень хотел заявить, что мне было бы интересно повозиться и с писаной мудростью.
Мы шагали целый день, сначала больше вверх, затем перевалили гряду оплывших, заросших лесом гор и оказались в сырых, заболоченных джунглях, прошитых ручьями и реками точно нитками.
Первый поток мы перешли вброд, не замочив колен, и увидели на берегу серо-коричневую дикую кошку, большую, с маленькими ушами и желтыми злыми глазами. Следующий пересекли по бревну, не просто упавшему, а аккуратно уложенному, очищенному от ветвей и закрепленному на берегах с помощью камней, чтобы не крутилось и не качалось.
В этих местах жили люди, и я воспрянул духом, предвкушая ночлег под крышей.
Мы отошли от мостика-бревна шагов на пятьдесят, когда в зарослях вокруг началось шевеление.
— Замри! — успел воскликнуть брат Пон, и мы оказались в окружении недружелюбно выглядевших мужчин.
Невысокие, смуглые, черноволосые, они не сильно отличались от тех же тайцев. Только вот вид имели хмурый и даже злобный, щеки их покрывали полоски одинаковых шрамов, одежда состояла из просторных рубах, штанов цвета хаки и широкополых шляп, и каждый носил оружие.
Мачете, охотничьи ножи, топорики на поясах и старые ружья.
И их в данный момент использовали, чтобы держать нас под прицелом.
Один из мужчин, с сединой в шевелюре, вопросительно рявкнул что-то гортанное. Брат Пон ответил, но его реплика вызвала лишь смешки и недоуменные восклицания. Седоватый, бывший за старшего, отдал команду, и четверо молодых парней двинулись к нам, двое к монаху, двое ко мне.
Тревога, вцепившаяся в меня подобно бульдогу, превратилась в страх.
Что это за люди? Почему они встретили нас столь враждебно?
Меня ловко и быстро обыскали, сорвали с плеча сумку, а в следующий момент скрутили руки за спиной. Ту же операцию произвели с братом Поном, причем со сноровкой, говорящей о том, что лесные жители занимаются подобными вещами далеко не первый раз.
Седоголовый равнодушно кивнул и, отвернувшись, зашагал через джунгли, стремительно и бесшумно.
Меня толкнули в спину стволом ружья, и это оказалось на удивление болезненным. Охнув, я несколько шагов пробежал, а когда оглянулся, то обнаружил на лице пихнувшего меня типа довольную усмешку.
Нас гнали через лес, словно пару баранов, и вряд ли для того, чтобы пригласить на дружескую пирушку.
— Это уа, — сказал брат Пон, когда мы оказались рядом. — Очень известные ребята. Когда-то они славились как охотники за головами, но и сейчас, как видишь, не особенно любят чужаков.
Тут уж от тревоги моей не осталось и следа, ее место заняло черное отчаяние.
Зачем мы поперлись в этот лес, нельзя было выбрать другое направление или вообще остаться у брата Лоонга, где есть и еда, и крыша над головой, и далеко не худшая компания?
Но говорить мне никто не разрешал, так что рот я держал закрытым.
Бешеная гонка через джунгли, во время которой я трижды падал и всякий раз получал прикладом по ребрам, продлилась не один час. Затем мы пересекли очередной поток, и впереди, между деревьев, показались крытые пальмовыми листьями хижины в два этажа.
Каждую украшали несколько черепов, они вместе с пучками сушеной травы висели на угловых столбах. Черепа, как казалось, смотрели на нас недружелюбно, в их ухмылках чувствовалось злорадство.
Посреди деревни торчало нечто вроде каменного столба высотой метра в два, и к нему нас и привели. Тычками вынудили опуститься на колени, после чего седоголовый удалился, оставив нас под присмотром полудюжины часовых.
Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.
— Вот она, смерть, — прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. — Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?
Я глянул на него как на сумасшедшего.
— Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.
Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.
Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.
Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.
Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.
Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось, и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.
Неужели все?
Щелкнули взведенные курки.
Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.
Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.
— Все будет хорошо, не беспокойся, — умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.
Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.
Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.
Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.
Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.
