— Мы теперь гости, — сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.
Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении — земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.
— Сейчас дадут поесть, — брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.
Вопрос «что произошло?» читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:
— Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.
«А если бы не смог?» — очень хотелось спросить мне.
— А вообще никто бы не стал нас убивать, — сказал брат Пон едва не с сожалением. — Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.
Ничего себе развлечения!
Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро — в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.
— С чужаками имеют дело только мужчины, — сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. — Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.
Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.
— Настоящие дикари! — воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.
— Что такое «дикари»? — брат Пон покачал головой. — Всего лишь слово. Определение.
— Но оно описывает…
— Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не «дикарь», у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести «пустое трепло», «бесполезная трещотка»… Правда ли это? Все ли вы такие?
— Нет! — возмутился я.
— А для них — правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами — «лентяй», «толстяк», «хороший», «проститутка»… Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит, и осознание.
Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот — «постреленок», та — «егоза», жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.
— А к реальности вообще не имеет отношения, поскольку, как я уже сказал, пусто, — сказал брат Пон, прерывая мои воспоминания.
— А что имеет? Что не пусто?
— Кое-что есть, — монах усмехнулся. — Твое сознание я не назову пустым. Окружающие нас объекты не существуют, не существует и того, кого они окружают. Реальностью обладают лишь мысли о них.
— Но мысль же нечто эфемерное… — пробормотал я, ощущая, как от усилий постигнуть концепцию у меня в голове что-то хрустит.
— Тем не менее — реальное. Как и восприятие, и осознание, — брат Пон сделал паузу. — Хотя в их основе та же пустота.
Тут ум у меня совсем зашел за разум.
— Вы каждый раз говорите о ней по-разному! — воскликнул я с неудовольствием. — Словно речь идет о разных вещах.
— О природе Пустоты, Шуньяты, можно рассуждать хоть тысячу лет каждый день, — проговорил монах со значением. — И при этом всегда говорить о ней новыми словами. Неисчерпаемость — главная ее характеристика.
Я ждал, что вечером местный босс позовет нас на пир в честь исцеления жены, но нас до самой ночи никто не трогал, лишь с наступлением темноты зашла та же женщина, принесла старую керосиновую лампу, почти такую же, какой я пользовался в вате Тхам Пу.
Разбудил меня брат Пон еще до рассвета.
— Вставай, — сказал он, легонько тряхнув меня за плечо. — Время заняться делом.
Дойти до выгребной ямы он мне все же позволил, а затем велел сесть посреди комнаты.
— У нас есть немного времени, пока местные не проснулись, — сообщил мне монах, испытующе разглядывая меня черными глазами. — Помнишь, ты пытался увидеть реку?
Я кивнул.
Да, что-то подобное я пробовал исполнить в самом конце обучения в Тхам Пу, но не преуспел.
— Давай еще раз, — велел брат Пон.
Я послушно закрыл глаза и сосредоточился: берега, заросшие осокой, белоствольные березы, прозрачная вода, через которую просвечивает золотистый песок, тени деревьев на поверхности.
Образ ускользал, пытался распасться на фрагменты, но я держал его мертвой хваткой.
Ведь я смог на ходу созерцать дерево, созданное лишь с помощью моего воображения? Справлюсь и здесь, не дам картинке исчезнуть, раствориться, превратиться в набор полосок и пятен!
В какой-то момент я почувствовал, как вода лижет мне колени, ощутил запах кувшинок. Река оказалась предо мной, неширокая, спокойная, уходящая в зеленоватый сумрак, и нечто проглянуло в ее глубине, черно-красное, извивающееся, словно другой поток, спрятанный в первом, завернутый в него.
— Хватит, — очень мягко сказал брат Пон. — Ты справился.
Я встряхнулся, некоторое время подождал, давая видению рассеяться, и только потом открыл глаза.
Честно говоря, ожидал, что монах объяснит, зачем это было нужно, что это за река и по какой причине я не мог справиться с несложной вроде бы задачей в прошлый раз. Только он промолчал, а в следующий момент в дверь постучали, и через порог шагнула та же самая женщина с новым блюдом в руках.
После завтрака нас позвали к местному боссу, который встретил гостей на веранде собственного дома, такого же, как и остальные, разве что размерами несколько больше.
Поправив шлем, он заговорил, важно и неторопливо.
Когда речь подошла к концу, мужчины, собравшиеся вокруг жилища вождя, разразились ликующими криками.
— Нас в знак благодарности приглашают на охоту, — шепнул брат Пон мне в ухо. — Только не на простую, а на колдовского зверя йесина, клыки которого принесут удачу всему племени. Такая охота бывает раз в десять лет, не чаще, так что нам очень повезло.
Что это за зверь такой, я не знал, даже слово такое слышал впервые, а монах вновь не снизошел до объяснений.
На охоту вождь отправился в компании дюжины крепких мужчин, каждый прихватил ружье и навьючил на спину рюкзак. Нам вернули наши сумки для подношений, плотно набитые, и в своей я обнаружил сушеные фрукты, полоски вяленого мяса и рисовые лепешки.
