Я нетерпеливо заерзал, ожидая, что узнаю наконец хоть что-то о прошлом брата Пона. Но он осекся на полуслове и посмотрел на меня лукаво, давая понять, что все, как обычно, под контролем, каждое слово произносится осознанно, с определенной целью, ну а та входит в настоящую иерархию целей, и все они, так или иначе, относятся к моему обучению.
— Отдыхай, — сказал он. — А я пойду, пообщаюсь с настоятелем.
До самого вечера я ничего не делал, бродил по монастырю, разглядывая статуи бодхисаттв — все они напоминали друг друга, но в то же время отличались, одни носили короны, другие обходились короткой прической, третьи щеголяли узлом волос на макушке.
Некоторые были чуть больше, другие меньше.
Сидел в главном святилище перед ликом Будды, чье изображение тоже носило следы безжалостного времени, хотя и выглядело ухоженным. Вдыхал дым ароматических палочек, слушал, как снаружи кто-то шваркает метлой по камням.
Народу в Пхи Май обитало совсем немного, я насчитал человек пять, все разного возраста, от юного привратника до седого старика. Двигались они неспешно, бесшумно, а столкнувшись со мной, спокойно кланялись, точно равному, но заговорить никто не пытался.
Вечерней трапезы в монастыре предусмотрено не было, но это меня ничуть не расстроило.
Когда стемнело, я вернулся в нашу келью и обнаружил там брата Пона.
— Можем поговорить, если хочешь, — предложил он.
Вопросы мелькали в недрах моего сознания, точно быстрые верткие птицы, и схватить за хвост одну из них я смог лишь с некоторым трудом.
— Почему так? — осведомился я наконец. — Я вроде бы столько узнал и сделал. Прошел через разное… А время от времени словно возвращаюсь назад, в прежнее состояние, будто никогда ничем и не занимался, остался простым человеком со всеми страстями и эмоциями.
— Дорога к освобождению не бывает прямой, — сказал брат Пон. — Это спираль. Хитрая траектория, завитая так, что ты проходишь несколько раз одни и те же участки, но… немного по-разному.
— Но зачем это нужно?
— А затем, что не все омрачения можно рассеять с первого раза, не всегда получается ликвидировать засевшие в сознании аффекты, энергию привычек, отработать последствия давно совершенных деяний. Это медленное движение, толчками, с возвращением назад, на ступеньки, где осталось нечто недоделанное, мешающее идти дальше. Отсюда все то, что кажется тебе изжитым, давно забытые вроде бы пороки, недостатки, эмоции.
Не могу сказать, что это объяснение меня целиком удовлетворило, но идею я понял.
— Давай-ка, вызови из памяти свою бхавачакру, посмотрим, как она выглядит, — велел брат Пон.
Честно говоря, я взялся за это дело с неохотой, ведь в прошлый раз вид частично разрушенного колеса судьбы меня совсем не обрадовал. Сегодня моим закрытым глазам предстало еще больше трещин, а также участки, где рисунки оказались стертыми целиком: слепец и человек со стрелой в глазу.
— Все очень наглядно, — сказал брат Пон, непонятно каким образом, но, похоже, видевший тот же образ, что и я. — Там, где ты сильнее всего преуспел, ослабил цепь взаимозависимого происхождения, там и разрушений больше — неведение имеет над тобой куда меньше власти, чем ранее, а кроме того, ты стал хозяином над своими чувствами приятного, неприятного и нейтрального. Понятно, что не до конца, но все же.
Наверняка я должен был от таких новостей обрадоваться, но не испытал ни малейшего воодушевления.
Слишком уж неприятно смотрелась полуразрушенная бхавачакра.
Брат Пон наверняка заметил, какие именно эмоции меня посетили, но говорить по этому поводу ничего не стал.
Утром же, после завтрака, он заявил, что «настало время отрабатывать проживание». Для начала мы отправились в сарай, где лежали инструменты, и запаслись там молотками, пилой и изрядным количеством гвоздей, а потом обосновались в библиотеке, где пахло слежавшейся пылью, а ветхие стеллажи с трудом удерживали на себе тяжесть огромных томов.
— Несколько полок нужно заменить, и мы сколотим новые, — заявил брат Пон.
Доски нашлись тут же, в углу, сваленные в кучу.
Едва тронув одну из них, я посадил занозу на большом пальце, а в следующий миг меня укусили повыше левого уха. Хлопнув себя по пострадавшему месту, я обнаружил на ладони полураздавленную осу, что продолжала сердито шевелить лапками и изгибать брюшко, чтобы еще разок вонзить в меня жало.
— Эти ребята чуют, что ты к ним агрессивно настроен, — сказал монах со смешком. — Учти, их тут много…
Осиное гнездо, похожее на сверток из серой бумаги, висело под самым потолком.
Все время, что мы работали, я опасливо поглядывал в его сторону и был настороже, но это меня не спасло — гнусные насекомые тяпнули меня в голень, в шею и в подмышку, что оказалось исключительно болезненным. Дернувшись, я заехал молотком по собственной руке, и если бы не обет молчания, то наверняка сказал бы по этому поводу пару «ласковых».
— Ты напоминаешь помидор, — сообщил мне брат Пон трагическим шепотом. — Жареный. И перченый.
Я посмотрел на монаха возмущенно — он тут шутит, а мне тем временем больно!
Но брата Пона этот взгляд смутил не больше, чем игрушечный пистолет — опытного солдата, и он продолжил насмехаться, глядя, как я шарахаюсь от очередной осы, отмахиваюсь от нее молотком.
— Пни ее! — советовал он. — Прямо в пах! Потом ударь по физиономии! Не трусь! Она слабее!
Я в ответ гневно пыхтел и потирал укушенные места.
Пытка закончилась только ближе к полудню, когда мы сколотили две полки, чуть кривоватые, вовсе не такие гладкие и изящные, как в «Икее», но зато крепкие и надежные. Из библиотеки я вышел, кипя от возмущения и рассчитывая на то, что мне дадут еще разок посетить это здание, чтобы развести там костер и выкурить зловредных насекомых.
Пусть знают, полосатые, с кем связались!
Я бы с удовольствием задержался в Пхи Май на несколько дней, поэтому новость о том, что мы уходим, ввергла меня в уныние.
— У нас нет другого выхода, — развел руками брат Пон. — Ты меняешься быстро. Внешний слой твоего сознания, воспринимаемый как окружающий мир, должен трансформироваться с не меньшей скоростью.
Я вздохнул и покорился.
Настоятель монастыря проводил нас до ворот, где долго беседовал с братом Поном. Затем они обменялись поклонами, и мы принялись спускаться с холма, к дороге, ведущей дальше на восток.
Солнце палило со страшной силой, напоминая, что сейчас разгар жаркого сезона. Зелень на обочинах была желтой или серой, из-под ног поднимались облачка удушливой пыли, она лезла в рот, набивалась в ноздри, оседала на лице, вызывая мерзкую чесотку.
Отвлечься от столь неприятных телесных ощущений мне удавалось далеко не всегда.
Мы прошли свежую вырубку, где пни щетинились обрывками коры, всюду валялись щепки и витал запах свежей древесины. Впереди блеснула лента реки, и я подумал, что неплохо было бы искупаться, затем вспомнил, где я нахожусь, и погрустнел.
