– Сочувствую. У меня где-то жилетка была. Сейчас достану, одену, и ты в нее всласть поплачешься.
– Ха-ха-ха! Ты все такой же, парень! Холодный, рассудительный, но при этом не обделен чувством юмора! Очень редкое качество! Знаешь, собственно, из-за твоих качеств я и пришел.
– Никак решил меня на свои курсы затащить?
– Думал. Теперь даже не знаю. Слушай, может, это не слежка, а, наоборот, охрана?
– Им виднее.
– Точно! Попробовать узнать? У меня есть кое-какие знакомые…
– Не надо!
– Как хочешь! Хм! Слушай, а чего мы сидим, словно бедные родственники, приглашенные в гости к богатому дяде?! Давай выпьем и закусим! Эй! Может, хоть раз, из уважения ко мне ты выпьешь рюмочку?!
– Уговорил.
Я встал и достал из буфета графинчик и стопочку, затем поставил все это на стол. При виде графинчика Пашутин всем телом подался вперед.
– Это что?!
– Вишневая наливка.
– Хе! Я-то думал… Ладно, пей свой сладкий компот, а я по Шустову пройдусь. Подняли! Так пусть удача всегда сопутствует нашим делам!
Мы чокнулись и выпили.
В газетах написали, что Николай II снова отправился в Могилев. Мне, честно говоря, уже мало верилось, что царь примет мои доводы. Правда, несмотря на это, за внешней политикой и за событиями на фронтах я продолжал следить с неослабным вниманием. Так, я прочитал в газетах, что перед поездкой в ставку царь принял французского посланника и пообещал помочь своему союзнику, оказавшемуся в трудном положении.
«Что ж, гражданин Романов, вы тут на хозяйство поставлены и вам решать, как дальше жить».
Именно поэтому телефонный звонок, раздавшийся спустя две недели, стал для меня в некоторой степени неожиданностью. К этому моменту я уже пришел к мнению, что туманные и невнятные предсказания старца для царской четы более приемлемы, чем мои. Они указывают на какую-то неопределенную угрозу, о которой толком неизвестно: сбудется она или нет. Их можно было понять: так жить спокойнее, чем, рвя жилы, бороться за свою судьбу.
– Сережа, жду тебя завтра, – раздался в трубке голос Распутина. – Приезжай к девяти утра. Встречу.
– А есть смысл, Григорий Ефимович? Эти пустые разговоры ни к чему…
– Царь хочет тебя непременно видеть.
– Буду.
Нетрудно было догадаться, что это приглашение так или иначе связано с французами. Распутин встретил меня у входа во дворец, как это бывало и раньше. На нем была голубая шелковая рубашка, поддевка, высокие лаковые сапоги. Провел в кабинет российского самодержца. Царь стоял и смотрел в окно, но стоило нам зайти, как он сразу повернулся к нам.
– Здравствуйте, ваше императорское величество.
– Здравствуйте, Сергей Александрович. Вы, вероятно, догадываетесь, почему приглашены?
– Французы попросили помощи.
– И это тоже. Так же получены сведения, что германский император проявил немалый интерес к вашим предсказаниям.
Я молчал, ожидая, что он еще скажет. Царь подошел к столу, но садиться не стал.
– У вас есть для меня новости? – поинтересовался он.
– Нет, ваше императорское величество.
– Пусть так. Зато мне есть, что вам сказать.
– Внимательно вас слушаю, ваше императорское величество.
– Я хорошо знаю своего царственного кузена и не сомневаюсь, что он захочет новых доказательств.
– Не даете ли вы мне таким образом понять, что мои слова о сепаратном мире с Германией вы приняли благосклонно?
– Александра Федоровна просила меня, чтобы я без предубеждения отнесся к вашим предсказаниям. К тому же в кое-чем я с вами согласен. России нужна передышка. Полгода, а лучше год. Но как ее получить, не поступаясь честью? Наши обязательства перед союзниками, как цепи, связывают меня.
– Ваше императорское величество, разрешите вас спросить?
– Спрашивайте.
– Военная операция в Белоруссии, в районе озера Нарочь, была лично вами отменена?
Император бросил на меня сначала удивленный взгляд, но уже спустя пару секунд понимающе ухмыльнулся сквозь усы.
– А я только хотел удивиться! Да, действительно, для того чтобы оттянуть германцев, по просьбе французского командования, был разработан этот план. Наше наступление началось, как мне помнится, девятого марта, но спустя двое суток завершилось из-за непогоды. Дороги – сплошная жидкая грязь. Окопы, землянки – все залито водой. Что тут сделаешь! Стихия на этот раз победила человека.
Император говорил вполне искренне, и все же, он, похоже, прислушался к моим словам.
«Надо проверить».
– Можно еще вопрос?
Царь утвердительно кивнул головой и потянулся к папироснице.
– Сколько погибло солдат во время этой операции?
Николай II только хотел поднести пламя спички к папиросе, но отвел руку, затем достал папиросу изо рта и с нескрываемым удивлением сказал:
– Мне докладывали, но точно не скажу. По-моему… около двух тысяч. А что?
– Если бы эта операция не была вовремя остановлена, то в ходе ее погибли бы около восьмидесяти тысяч русских солдат и офицеров.
Император нахмурился, потом прикурил, стараясь не смотреть на меня. После долгой паузы бросил на меня уничтожающий взгляд и сказал осуждающе:
– Вы поступили бесчестно. Все знали, но ничего мне не сказали.
– Во время нашей предыдущей встречи вы мне ясно дали понять, что ничьи советы вам не нужны. Я принял это как должное, ваше императорское величество, предоставив вам свободу выбора.
Царь сделал подряд две глубокие затяжки, потом медленно загасил папиросу в пепельнице и, избегая встречаться со мной глазами, повернулся в сторону окна. Некоторое время смотрел на низкие, темные тучи, висевшие над городом, потом произнес, так и не повернувшись ко мне лицом:
– Вы свободны, поручик.
Распутин вышел вместе со мной, не сказав за все это время ни слова. Только когда я, надев пальто и шапку, был готов выйти на улицу, негромко сказал:
– На днях еду домой. Вернусь ли – не знаю. Прощевай, Сергей.
– Даст бог, свидимся, Григорий Ефимович.
– Не знаю. Не знаю. Душу чего-то щемит. Словно навсегда уезжаю.
Не знаю, насколько повлиял наш последний разговор на правителя России, но когда в ставку прибыли французские министры с просьбой прислать русских солдат на помощь Франции, их приняли довольно сдержанно. Отголоском этого стали статьи в газетах, в которых писали, что французам и англичанам, если они хотят победить в этой войне, надо не сидеть за колючей проволокой и держать оборону, а наступать. В результате союзники уехали ни с чем.
