Нет, так-то он мужик красивый, брутальный, только кто это видит, под вымазанной грязью и кровью одеждой? Не голышом же ему расхаживать… а жаль! Хорош он голышом, ох, как хорош! Анька знала толк в мужчинах!
Вдруг вспомнилось – паспорт! Где паспорт?! Паспорта в маленьком сейфе не было, а про большой сейф – и говорить нечего. Там вообще ничего не было, одна задняя стенка.
Настроение сразу испортилось, и Анька поскучнела – теперь не устроишься в гостиницу, не купишь билета на поезд. Хотя – какой ей, к черту, поезд? После той бойни ее точно объявили в розыск – как свидетеля, например. И стоит высунуть нос, так сразу его и прищемят. А что касается гостиницы, если бабки есть, то и без паспорта пустят, все зависит от «высоты налития стакана».
Охотник не спрашивал, откуда Анька взяла одежду, молча натянул на себя штаны, рубаху, куртку с залихватскими шевронами, примерил ботинки покойника – тоже пришлись по ноге. И это уже хорошо.
Поживиться дорогими вещичками, которые на ночь убирались в сейф, не удалось, но на витринах оставалось достаточно колечек и цепочек, чтобы хорошенько набить карман куртки покойника. Правда, пришлось попотеть – чертовы витрины оказались небьющимися, Анька молотила по ним табуретом, пока Охотник не отстранил ее и не уничтожил замок, который запирал эти витрины со стороны кабинета директора. Тяжелые стеклянные рамы поддались сильной руке мужчины, и Анька, с торопливостью белки, собрала рыжье еще и в найденную в комнате отдыха потертую женскую сумку, то ли забытую, то ли брошенную одной из гостий этого вертепа. Впрочем, рыжья было не так уж и много – с полкило, не больше. А может, и меньше. Дребедень дешевая, царапанная. Лом.
Когда вышли из ломбарда – позади них все полыхало. Анька попросила Охотника устроить пожар, и он так же молча, без вопросов, выпустил по стенам помещения и в комнату отдыха несколько небольших зеленовато-синих шаров, после чего ломбард наполнился удушливым дымом и языками пламени.
Сжечь свои следы – это было правильно, потому Охотник не колебался ни секунды, уничтожая вражеский притон. Правильно – во всех отношениях – и следы скрыть, и наказать негодяев, чтобы неповадно было грабить и обманывать людей. В конце концов, кто их накажет, если не он? По крайней мере, так сказала Анька, а Охотник был склонен прислушиваться к ее словам.
Почему? Потому что, во-первых, она член «стаи», доказавший свою полезность, верность и высказывающий очень дельные мысли.
Во-вторых… она ему просто нравилась. Он испытывал к ней смутную тягу, желание видеть рядом с собой подольше, даже после того, как необходимость в ее услугах отпадет. Инстинкт не говорил ему, что это правильно, но и не говорил, что это опасно, потому – пусть будет рядом.
Анька была просто в восторге и едва не повизгивала от восторга! Куда делись годы, куда пропала прожженная, раздавленная жизнью «железная кобыла», интересующаяся лишь бухлом да жрачкой – она буквально прыгала на месте, глядя, как ее странный, просто-таки невозможный спутник жизни творит колдовство!
Она его обожала. Скажи Юра: «Разденься, иди голышом!» – пошла бы, даже если бы это была Красная площадь.
Скажи он – убей! – убила бы. Сделала бы для него все, чего бы он не попросил.
Даже… (Анька аж задохнулась от прилива чувств) отдала бы за него свою жизнь! За человека, которого знает всего… сколько? Сутки? Двое?
Кажется, целую жизнь. Целая жизнь прошла с той минуты, когда Анька увидела Юру, несмело, осторожно, неуклюже входящего в двери магазина.
Как давно это было! И какая она была тогда… животное! Да, животное! Грязная, забитая, ничтожная бродячая кошка, готовая на все за кусок хлеба и стакан водки! Сейчас она уже совсем не такая! Все изменилось! Благодаря Юре!
И тут же устыдилась – только сегодня она предлагала себя таксисту – за гроши, за еду. Стыдоба! Но она не могла вернуться без ничего. Ведь Юра ее ждал, надеялся, как она могла обмануть его ожидания? Ради него – все, что угодно!
Мозг Аньки снова захлестнула теплая волна возбуждения, и это была не просто похоть, вернее, не столько похоть, сколько чувство родства, счастья от того, что рядом с тобой человек, который является для тебя главным сокровищем жизни, без которого ты не можешь жить.
Может, это и есть любовь? – подумалось Аньке, и тут же она твердо решила: – Да, это она, о которой уже и не мечтала!
Анька никогда не любила. Были привязанности, были дружеские отношения – все было, но такого, как с Юрой, никогда не испытывала, ни-ког-да!
Подпрыгнув, Анька чмокнула Охотника в губы и тихо, счастливо засмеялась. Охотник недоуменно посмотрел на спутницу, глаза чуть прищурились, но он ничего не сказал. Потом губы вдруг дрогнули, уголки рта опустились, и… Охотник улыбнулся! Это было так неожиданно, так приятно, что Анька снова хихикнула и, схватив его за локоть, прижалась к боку:
– Господи, как хорошо! Какое счастье, что ты рядом! Ей-ей, пойду и пожертвую на храм! И свечку поставлю! Не может быть такого счастья, не верю! Не может! Как хорошо, что ты есть!
Они вышли на широкий, освещенный проспект, по которому проносились машины, надсадно ревя моторами, пытаясь отыграть у судьбы хотя бы одну секунду. Люди, которые сидели в стальных «скакунах», не обращали внимания на парочку, которая шла куда-то в неизвестность, прижавшись друг к другу, и давили на педаль газа, торопясь успеть проскочить через город до очередной эпидемии главной болезни столицы, связавшей ее не хуже чумы или проказы – пробки, бича всех мегаполисов. Хочешь успеть на другой конец Москвы к намеченному ранним утром времени – выезжай глубокой ночью, пока спит основное стадо «кентавров». Потом они запрудят улицы, отравляя их ядовитыми выхлопами железных колесниц.
Москвичи похитрее, менее амбициозные – давно уже свалили куда-нибудь в Ярославскую губернию, в деревню, прикупив там домик и проживая на ренту, полученную от сдачи квартиры тем, кто надеялся обогатиться, сделать карьеру в этих раскаленных, прогазованных каменных джунглях. Остальные неслись по столичным улицам, зверея от суеты, толкотни, ненавидя друг друга, а еще больше приезжих, понаехавших в Нерезиновую в поисках счастья, ожидающего их за каждым углом.
Москва – город светлого будущего, город денег, город несбывшихся надежд и разбитых сердец, он перемалывал и приезжих, и тех, кто считал себя коренными жителями города, превращая их в однородную массу, «москвичей», гордящихся своей пропиской и презирающих тех, кто «не добился», «не состоялся». Суетливый муравейник, объединивший двенадцать миллионов москвичей в единый организм, он не верил слезам, не прощал ошибок и не жалел никого, даже тех, кто уже не мог жить без любимой столицы.
Охотник ничего этого не знал, не знал даже того, по какому городу, в какой стране он идет. Для него эти каменные джунгли и асфальтовые прерии были единым охотничьим угодьем, в котором он должен найти добычу и сохранить свой «прайд». Свою самку, рядом с которой ему становится почему-то гораздо легче. Женщину…
– Стой! Стой! – возбужденно крикнула Анька, вцепляясь в руку спутника, будто клещами. – Гляди, банкомат! Пошли! Да пошли же! Раз пошла такая пьянка… давай вскроем! Там денег куча!
