Много незабываемых часов провел он с Лассе и его мамой, которая так любила играть. Однажды, когда Йоран был у них в гостях на пятом этаже в доме на Вулканусгатан, мать и сын натянули шерстяные одеяла между двумя стульями и на эти стулья сели. В комнату вошел Йоран. С дружелюбными улыбками они спросили, не хочет ли Йоран сесть в середине. Мальчик решил, что Лассе с мамой сидят на лавочке, без опасений сел между ними – и под взрывы смеха провалился.
Территория игр Лассе и Йорана простиралась по всему району Атлас, от «гор» Васа-парка до «диких вод» бухты Барнхусвикен. А еще они ежедневно вместе ходили в школу имени Адольфа Фредерика, а позже, в гимназические годы, – в Norra Latin, мужскую гимназию в Нормальме, хотя мать Лассе в конце каждого учебного года боялась, что этот год будет последним. Мечтателю Лассе трудно было сосредоточиваться в школе, он плохо делал уроки. Тем больше радовалась Астрид, когда мальчики встречались после долгих летних каникул. Она сразу же ставила мальчиков спиной к спине, чтобы посмотреть, кто больше вырос. Так было и в августе 1939 года, а еще до летних каникул, 22 мая, мать Лассе и Карин взяла «кассовую книгу» и написала длинную заметку о детях, которые на самом деле даются нам взаймы:
«Мой малыш Ларс уже почти совсем не малыш. Он ходит во второй класс реальной гимназии и через пару дней его окончит. Этой весной они с Йораном стали скаутами, у Ларса теперь есть спальный мешок. В школе дела получше, чем в первый год, и мы очень надеемся, что он перейдет в следующий класс. Он мой любимый сынок, хотя я, верно, и ругаю его, и помыкаю им довольно, когда они с Карин расшалятся. Вчера, в день рождения Карин, вся семья отправилась на „гору“ (Дворцовый парк «Карлберг». – Ред.), где я не была с незапамятных времен. А мы с Ларсом так часто ходили туда с Йораном. Иногда я замечаю, как быстро идет время, как быстро растут мои дети, и мне страшно, что я не сумею извлечь из их детства всего, что хотела бы, – не научу их, чему должна, не успею поучаствовать в их жизни, как следовало бы».
Матери всех стран, соединяйтесь!
Весной 1941 года немецкая военная машина развернулась в сторону Советского Союза, и тогда же на свет появилась одна из самых поразительных детских фигур в мировой литературе. Случилось это в стране, находившейся в стороне от войны, но окруженной либо оккупированными Германией, либо воюющими против России государствами. В такое вот непростое время Пеппи Длинныйчулок и обрела свое странное имя в череде устных рассказов матери, до того напряженно следившей за политической ситуацией в мире, что можно было подумать, будто она собралась на фронт.
О том, что корни Пеппи – в ужасах Второй мировой войны, в отвращении Астрид Линдгрен к насилию, демагогии, тоталитарным идеологиям, свидетельствует автобиографическое произведение, состоящее из вырезок, вклеек и записей, которые Астрид делала два десятилетия. Вначале она называла его «военным дневником», но в 1945 году оно переросло в дневник послевоенный и дневник холодной войны, растянулось почти на три тысячи страниц, или девятнадцать тетрадей. В 1961 году была вклеена последняя газетная вырезка, поставлена последняя точка. В том же году умерла Ханна, мать Астрид, и родилась ее первая внучка. Женская линия рода Эриксон-Линдгрен продолжилась. Будущее не обещало ничего хорошего и по-прежнему нуждалось в сильных женщинах. Мировая история словно пошла по кругу, заметила пятидесятидвухлетняя Астрид Линдгрен 1 января 1960 года:
«Равновесие между Востоком и Западом сохраняется. Недавно нас потрясла антисемитская акция неонацистов в Германии: была осквернена синагога в Кёльне и прочее».
«Военный дневник» Астрид Линдгрен, больше похожий на коллаж из пожелтевших газетных вырезок с рукописными заметками о последних новостях большой политики и семейных событиях 1940-х и 1950-х годов, – уникальный автобиографический документ. С самого начала дневник был попыткой запечатлеть войну и те длинные тени, что она отбросила на жизнь обычной семьи. Вот что говорила Астрид Маргарете Стрёмстедт: «Я начала писать эти дневники, чтобы упорядочить воспоминания и нарисовать общую картину происходящего в мире и как она на нас влияла». Она приступила 1 сентября 1939 года, накануне Дня ребенка в Стокгольме:
«Ах, сегодня началась война. Никому не верится. Вчера днем мы с Эльсой Гулландер сидели в Васа-парке, дети бегали, играли, а мы весело ругали Гитлера и соглашались друг с другом, что войны все же не будет, – и вот сегодня! Рано утром немцы бомбили несколько польских городов и вторглись в Польшу с разных сторон. Я, сколько могла, не делала запасы, но сегодня купила какао, чая, мыла и кое-чего еще. Все вокруг погрузилось в ужасную тоску. По радио целый день передают новости. Многих военнообязанных призвали. Объявлен запрет на пользование частными автомобилями. Господи, помоги нашей бедной, обезумевшей планете!»
Для Астрид Линдгрен, как и для миллионов других людей, Вторая мировая война стала поворотным моментом, изменившим ее взгляд на мир, жизнь и человека. Это она сама уже в старости утверждала в одном интервью, где также признавалась, что возмущение и злость на Гитлера, Сталина, Муссолини, нацизм, коммунизм и фашизм были ее «первым проявлением интереса к политике».
В «военном дневнике» очень заметно желание Астрид разобраться в причинах войны, влиянии войны на людей и делать что-то, протестовать, кричать. В то же время описания семейных торжеств, дней рождения и отпусков полны гармонии и покоя. Почти сюрреалистический пример раздвоения реальности, в которой жили многие шведы, – запись, сделанная летом 1941 года, когда семья Линдгрен отдыхала в фурусундских
[17] шхерах. Стуре ходил на веслах в семейном ялике, Астрид купалась, искала первые ягоды и лисички. В это время у них гостила Гунвор, двоюродная сестра Карин. Все дышало идиллией, а по вечерам – под далекий грохот финско-русских схваток в Аландском море – Астрид читала привезенные с собой исторические книги, желая понять, что происходит с миром. 28 июня она записала в дневнике:
«А здесь нужно вклеить речь Гитлера в связи с началом войны, но это позже. Сижу на кровати после беспокойной ночи, проведенной в борьбе с комарами под отдаленный гром орудий, смотрю на море, скрытое легкой дождевой дымкой… Национал-социализм и большевизм напоминают двух огромных ящеров, сражающихся друг с другом. Отвратительно принимать сторону одного из ящеров, но сейчас невозможно не желать, чтобы Советский Союз как следует получил за все, что заграбастал во время этой войны, и за все, что сделал с Финляндией. Англия и Америка вынуждены держать сторону большевиков, и это, верно, еще труднее, и „the man in the street“
[18] трудно это понять. Королева Нидерландов Вильгельмина сказала по радио, что готова поддержать Россию, однако по-прежнему против принципов большевизма. Самые многочисленные за всю мировую историю войска стоят друг против друга на Восточном фронте. Жутко и думать. Не Армагеддон ли нас ждет? Читаю тут, на Фурусунде, всемирную историю – чтение это наводит жуткое уныние: война, война, война и страдания человечества. И их ничто и никогда не учит, они лишь продолжают заливать землю кровью, по́том и слезами».
